|
Немного не в тему..но про винилы. Мне данный рассказик очень близок, дело в том, что ходил по описываемым улицам, знал описаных аборигенов, толстый Майрбек был в то время единственным знакомым обладателем первого альбома Cream, который я так и не смог у него торгануть.. Текст не мой
2008-05-22 Дмитрий Сучков, уроженец города Грозный
История 6. Бовьё
Город Грозный, годы застоя...
Между Советом Министров и гостиницей «Кавказ» был маленький переулочек, имени которого никто, по-моему, никогда и не знал. Переулочек был вечно забит инкассаторскими машинами. Казалось, стояли они там вечно и никуда не девались.
Какие деньги? Куда возить? Деньги двигаются сами по себе, это очевидно.
Кто всерьез думал о деньгах в дремотные 70-е годы в безмятежном южном городе, в моем родном Грозном? В городе, где газета «Правда» непрочитанной отправлялась из почтового ящика на ржавый гвоздь в укромном домике. Где, проходя знойным летом по улице Спокойной, на Бароновке, или по улице Московской, на Махале, ты срывал пышную виноградную кисть «Изабеллы» (а как не сорвать, если она норовит тебе прямо в лоб?!) и тут же, у водонапорной колонки, омывал ее в ледяной шипящей струе.
Вы можете подумать, что нынче можно болтать все, что угодно, но любой мой бывший земляк подтвердит, что в водопроводную сеть города до войны вода поступала непосредственно из чернореченских родников. Держать виноград под струей следовало до ломоты в суставах, холодный виноград — вкуснее. После этой немудреной процедуры ты шел по своим неторопливым делам далее, но уже беззаботно поплевывая косточками.
Когда я пытался рассказывать подобные фруктовые истории тогдашним моим ленинградским знакомым, они почему-то очень нервничали. Больше всего их раздражала рассказка про абрикосовое дерево под моим окном — как я каждый июль нервничаю и плохо сплю, оттого что созревшие абрикосины время от времени с предварительным нежным свистом и последующим мясистым шлепком падают на землю. А окно на первом этаже. И распахнуто настежь. И абрикосовое дерево растет само по себе, без заборов и оранжерей.
Однако вернемся в наш безымянный переулочек. Были в нем и достопримечательности, и отдельные персонажи, существующие вопреки полной безмятежности основного народонаселения. Имелось там, например, «Срочное фото», где всегда действительно быстро и относительно добротно воспроизводили в нужном формате наши провинциальные напряженные физиономии.
Почему взрослые и на вид вполне интеллигентные мужчины работают так качественно, быстро и без малейших признаков хамства? И это при развитом социализме на дворе. И при окладе меньше ста. За премию? За доску почета? Я держал их за редкую разновидность психопатов, таким противоестественным способом участвующих в диссидентском движении. Пока сам не проучаствовал в добывании для этих трудоголиков абсолютно, как мне казалось, бессмысленных печей — муфельных. Трудился я тогда грузчиком в магазине учебно-наглядных пособий, где муфельные эти чудовища годами пылились по складским углам. И вот оказалось, что в них наши башковитые дяди выплавляли из отходов фотопроизводства серебро. Без согласования с властями, но легально. Проведя по своему какому-то «соцпоцкультшмульт» ведомству безобидную директиву об «утилизации отходов». А куда же они сплавляли серебро? Тайна сия велика есть. Но в результате дяди имели добротные кирпичные дома за кирпичными же заборами и частенько захаживали в комиссионку на набережной, любопытствуя дорогой импортной бытовой техникой.
Под хитромудрыми фотографами имелся подвальчик. Без вывески. Потому что в рекламе подвальчик не нуждался. Обретался там небритый туземный деятель опять же «Соцпоцкультшмультбыта», до неестественности похожий на паука. Паука звали Салман. Был он образцово-показательно туп, покрыт непроходящими язвами (поговаривали даже о сифилисе) и клочьями пегой шерсти. Паук был говорящий. И даже по-русски. По-русски, правда, говорил с виртуозным акцентом — суть произносимого тебе понятна, но в письменном виде воспроизвести эту речь не представлялось возможным.
По стенам подвала при всем том была развешана не паутина, а конверты грампластинок, поскольку там обреталась «Звукозапись». И единственным в Грозном представителем этого промысла был наш паук, который мог легально и безнаказанно переписывать с диска на пленку любому владельцу пяти рублей любую идеологическую диверсию подлого Запада. И куда было деваться нам, бедным и юным советским мухам?!
По ходу личного меломанства, как позже выяснилось, вполне типичного для молодого совка той поры, мне открылся фантомный мир музыкальных пристрастий аборигенов.
Как и каждый приличный планетарный объект, мир этот стоял на трех китах.
Главным китом был Демис Руссос. Если ты был не просто чечен, а чечен-автовладелец, то тебе полагалось всенепременно иметь в машине магнитофон. Которому, в свою очередь, полагалось в режиме «нон-стоп» воспроизводить Демиса. Чем громче, тем лучше. Любовно чечены называли его исключительно по имени и через гулкое «э» — Дэмис. В отсутствие положенного музыкального сопровождения любой автомобиль, да хоть «шестерка», терял культовый статус и превращался в никому не интересную железную деталь пейзажа.
Когда я сейчас слышу Руссоса, я начинаю затравленно озираться — где они, мои братья по разуму?
Вторым китом был Юрий Антонов. Что вполне объяснимо. Поскольку он, как и многие другие, был заслуженным артистом Чечено-Ингушской республики.
С какого такого перепугу, спросите вы? Отвечаю прямо и недвусмысленно — перепуг носил взаимовыгодный характер. Вместе со званием артист имел красную гастрольную строку, право на сольные концерты, соответствующие ставки и много еще серьезных льгот по непростой советской жизни. А республика имела унавоженное самолюбие и сколько-то концертов народного любимца в нужное время года на стадионе ручных игр. Обратили внимание на игривое название стадиона?
Третий кит был, как и первый, заморской выделки. Это была группа «Смоки». Но если Демис был кит безоговорочный, всем китам кит, то кит по кличке «Смоки» подразумевал некий нонконформистский вызов. «Смокующий» персонаж если и не противопоставлял себя стае, то в стае ходил уже как бы другой походкой и держал хвост против ветра.
Основным поставщиком этой и подобной продукции и был подвальный паук Салман.
Природа, как нам известно, не терпит непарных явлений. На каждого Гога полагается Магог, на каждую «дерипаску» свой «салоник». Помните, у Вен. Ерофеева — «Вера Марецкая — Майя Плисецкая, Виктор Боков — Владимир Набоков»? Дописываю за классика на сегодняшнем материале: «Гайто Газманов — Олег Газманов».
На противоположном от Салмана полюсе грозненской духовной жизни обретался Майербек. И это была образцовая противоположность. В отличие от щуплого подвального невысоклика, Майер был карабасо-барабасовских габаритов. Салман шерстился клочьями, Майербек тотально волосат. Салман сидел в подвале, Майербек занимал чуть не половину торговых площадей в магазине «Электроника» напротив нового театрально-концертного комплекса на Грознефтяной и занимался легальным промыслом, принимая от населения старые телевизоры и выдавая квиточки на приобретение новых со скидкой. Салман был туп, а Майрбек, напротив, очень даже себе на уме. Салман знал четыре анекдота и ему хватало — Майербек обладал редким для чечена чувством юмора. Однажды он охарактеризовал одну из продавщиц своего магазина, барышню вольного нрава, следующим образом: «Она как канализационный люк. Рядом стоишь — чего-то где-то журчит. Приляжешь — холодно и жестко. Внутрь заглянешь — тошнит». По-моему, весьма образно.
И если Майербек принципиально увлекался только той музыкой, которой не было у Салмана, то Салману вся музыка, какой у него не было, просто на хрен не упала. При этом для того, чтобы что-либо у Майера записать, требовались длительные, невнятные переговоры, тонкие дипломатические жесты и много чего еще. Вплоть до игры в нарды, проигрыш в которой отнюдь не гарантировал благоприятного исхода. У Салмана же все было строго по-деловому и без сантиментов, деньги — товар, в кредит — процент, хозяйская пленка — рубль сверху. Но у Майербека была сокровищница, и никто не знал наверняка, какие там хранятся чудесные перлы и самоцветы. Мусору, признаться честно, в сокровищнице тоже было с запасом. В музыке Майербек понимал не намного больше своего духовного оппонента. Выражаясь орнаментально и ориентально — караванные тропы Салмана и Майербека, как заклятые параллельные прямые, не пересекались никогда, но медведи, оттоптавшие этим двоим уши, были братья-близнецы. Как минимум.
И все-таки однажды, в пику всем Лобачевским и Пифагорам, пересечение случилось. Некий неизвестный и поныне злоумышленник, человек не грозненский, в благостное майское утро зашел в салманов подвальчик. Было пустынно, клиенты обычно начинали тусоваться после обеда, когда заканчивались занятия в школах, институтах и прочих учебных заведениях. Салман занимался любимым делом, отшкарлупывал подсохшую коросту на очередной болячке. А я скромно сидел в углу и дожидался, пока запишется моя кассета. Незнакомец приступил к делу без предисловий.
— Дэвид Боуи. Фирма. Вышел месяц назад. Запечатанный. Полтинник. — На прилавок был положен поблескивающий девственным целлофаном альбом.
Салман сделал некое мозговое усилие. Что было непросто.
С одной стороны, этот Боуи, которого он сам называл Бовьё, его совершенно не интересовал. Грозненская публика, в отличие от просвещенного мира, как-то пропустила великого и ужасного глиттер-стара. Не раскусила. И относилась к его марсианским выдрючиваньям без энтузиазма. Но Майербек кое-что из Боуи в свое время подкупил. Так, по инерции, на всякий случай. И Салман прекрасно понимал, что незнакомец, помыкавшись по городу, рано или поздно до Майербека дойдет. Полтинник за запакованный фирменный свежий альбом, это просто смешно. Даже если там записано коровье мычанье или полет шмеля. Следующая такая пластинка дойдет до Грозного, если дойдет вообще, не раньше чем через полгода. А полгода пофыркивать в сторону старинного врага — это для настоящего джигита дорогого стоит.
Салман взял конверт, рассмотрел обложку и внимательно изучил целлофановый шов.
— Целяк? — прищурился он со значением.
Незнакомец не посчитал нужным вступать в обсуждение очевидного.
— Да я и сам вижу, что целяк, — пошел на попятную наш мудрый стратег. — Нормальный музон?
— Мне эта работа представляется программной для Боуи. Эклектики в меру. Студийный саунд безупречен. Что же до мелодических построений…— здесь незнакомец вздохнул, — …кто-то всегда работает на опережение.
Последняя фраза была Салманом частично осмыслена. И прозвучала для него как руководство к действию.
— Короче, все понятно без лишних слов. Сороковник даю, больше нет, — соврал он и дружелюбно улыбнулся, показав гостю, что чистка зубов и походы к стоматологу не являются в его жизни делами первой необходимости. Я потом частенько видел такую улыбку в дешевых голливудских фильмах про вампиров. Сладенькая такая, секунд на пять, перед самым укусом.
Сработало, торговаться незнакомец не стал.
Как выяснилось впоследствии, через двадцать минут подобная сцена разыгралась и в магазине «Электроника», с той только разницей, что торговаться не стал Майербек.
Еще через какое-то время оба, прослушав пластинки, поняли — что они купили!
Хотя, на мой вкус, у Боуи случались кризисы и пострашнее.
И тут наконец в нашей истории появляется главный герой — Муса. Е
сли бы мне довелось написать его биографию, иначе как Мусой Многострадальным я бы его не назвал. А все сельское простодушие.
Из Старых Атагов Мусу привезли на возмужание в Грозный после окончания десятилетки. Читать и писать он при этом не мог. Но мог вполне приемлемо считать деньги, коими для возмужания его снабдили в избытке. Дядьки, коим отрок был передан под пригляд, поступили мудро — в обмен на свободу распоряжаться воспитательными суммами, они предоставили Мусе самостоятельно адаптироваться в блестящем новом мире.
За адаптацией следил с восхищением весь город. Так, например, за неделю до описываемых событий Мусе продали для упорядоченья имиджа джинсовые носки Джона Леннона и научили пользоваться «дихлофосом» для привлечения и совращения женщин. Вам понятно, что спрыскивалось жгучим инсектицидом?
Такая вот тревожная чеченская юность.
К Салману Муса ходил, как на работу. Потому что одним из обязательных пунктов превращения сельского джигита в городского крутого парня являлось музыкальное образование. А кто лучше Салмана сечет в этом деле? Вопрос снимается как риторический.
Едва Многострадальный появился на пороге, и в мой угол через весь подвал донеслось легкое веяние дихлофоса, как … паук обрадованной возопил:
— Салам алейкум, Мусик! Муу долш? (Как дела?)
— Дик ду! (Отлично!) — потупился гость, несколько смущенный пафосом хозяина.
— У меня к тебе подарок. Решил тебе подарить подарок. Настроение такое, — Салман заговорщески подмигнул мне.
Муса насторожился. Все подарки, которые ему делали в нашем гостеприимном городе, приносили ему немало хлопот. Взять хотя бы ту полосатую палочку, которой нужно было приветствовать работников ГАИ, стуча ею по капоту милицейской машины.
— Подарок потрясный. Запечатаный новый диск. Самый модный сейчас в мире. В городе больше ни у кого нет. И всего за полтинник.
Муса изумился щедрости Салмана. Я тоже слегка этому изумился. Салман и сам изумился собственной щедрости, у него даже выступили слезы.
— Только одно условие. Никто ничего не видел и не слышал. Особенно Майер. Давай, вали, о, счастливчик! Бабки завтра принесешь.
Пораженный Муса получил в руки сверкающее чудо и повернулся на выход.
— Стой.
Муса застыл с приподнятой ногой.
— Хожа хума ду ю? (Могу я тебе чем-нибудь помочь?)
Это такой вежливый речевой жест, ритуальный вопрос, подразумевающий только отрицательный ответ.
— Конечно, хума дац! — Поклонился воспитанный юноша Муса и поспешил на волю.
Дальше судьба вела его на коротком поводке.
Пройдя по Августовской улице, она же проспект Победы, до Дома Моды, Мусса остановился испить газированной воды. Понятно, тут не то что в горле, и в других местах может пересохнуть. Но стакан с водой из автомата достала на опережении волосатая толстая чужая рука. Рука Майербека.
Через три минуты Муса стал обладателем двух единственных в Грозном последних дисков Дэвида Боуи.
Отметим, что второй обошелся ему всего в сороковку. Но и этот был запечатанным.
Человеческая доброта переполнила юношу до краев, и он решил ею поделиться. Тем более, что у него имелось, чем поделиться. Половиной сокровищ можно было пожертвовать безболезненно. И почти задаром. Если подарить кому-либо ту пластинку, которая за сорок. Да и если подарить ту, которая за пятьдесят, тоже нормально. Кому? Понятно кому — Роме Аракеляну. Почему Роме? Потому что Рома был очень стильный парень, это в Грозном знали все. Но с Мусой приятельствовать Рома откровенно брезговал, и Муса от этого сильно переживал. Дарение имело смысл еще и потому, что единственное, на что Рому по жизни пробивало, это на редкие пластинки.
И Муса позвонил. И сказал про Бовьё. И Рома пригласил его к себе.
К тому времени я уже как раз сидел с Ромой на кухне его квартиры на Южной площади. Мы пили кофе, обсуждали странные пластиночные приключения последних часов и предвкушали появление дароносца. Вдруг из прихожей потянуло пластмассовой гарью.
— Проводка? — нервно вскинулся Роман и метнулся к входным дверям. Через несколько секунд он на цыпочках вернулся на кухню, поманил меня за собой и, выйдя на лестничную площадку, показал мне вниз. На площадке первого этажа сидел на корточках Муса и жег маленький костерчик из виниловых щепочек и клочьев картона.
При этом он напевал свою любимую песенку. Грустно так.
Тъэйса, Муса шо ва ша ву
Цири нана матуша ю
Цири дада ищейка ю
Ищейка ши тол ши метр ю
Перевод: Тейса и Муса братья. Их мать домохозяйка. Их отец ищейка. У ищейки два яйца по два метра. Вот такой памятник чеченского поэтического сюрреализма.
— Что случилось, Муса? — участливо спросил Рома.
— Беда пришла, Ромик, — Многострадальный закурил сигарету «Ростов» и подбросил в костерчик еще винилу. — Грохнулся наш Бовье. Разбился на хер. Дважды. И первый, и второй. Выходил я из такси и дверцей влупил по пакету. И они вдребезги. Как герой Советского Союза. Фамилию забыл. А я его даже не послушал. Он, вообще, нормальный, Бовьё этот? Майербек с Салманом сказали, что нормальный.
— Много они понимают! Так себе, ничего особенного. Поднимайся лучше к нам, кофе попьем.
— Не, я ее не пью, от него башка звенит. Если б газировки, это да. Без сиропа.
И глаза Мусы снова засветились мечтою. Причем — вполне доступной.
До кинотеатра «Октябрь» рукой подать, а там автоматов с газировкой — завались. И копеечка заветная, вот она, в кармане побрякивает. Среди прочей мелочи. А из мелочей, как всем известно, складывается даже общая мироздательная картина. О!
P.S. А названия пластинки я вам не скажу. Каждый Мастер имеет право на эксперимент.
Зато фамилия Мусы в последнее время на слуху — Джабраилов. Один из них даже в президенты баллотировался. Но, по-моему, другой.
_________________
Dixieland is where I wanna make my final stand
I dont care if I'm in a box or not when they lay me down
Just bury me in Southern ground
|
Chat - temporary registration for foreign users (please leave your application here)
Login
FAQ
Search
Members
Если уж покупали винил, хоть и плохой группы, то никогда его не коцали.
