Взято с сайта furfur.me
Бывший советский металлист Сережа–Окуляр рассказывает про неформальную тусовку в Москве 1980–х годов.
Настоящая машина времени без джакузи!
Окуляр. Москва, 1985 год. Фото из архива автора.
Радио мне на фиг не было нужно, оттуда лилась монотонная бредятина. Только магнитофон и проигрыватель, что впоследствии оказалось ошибочным. Пришёл как-то соседский мальчик и просто воткнул туда кусок проволоки. Радио вздрогнуло и заговорило на иностранном языке. Соседу было лет 18, но у него уже пробивалась седина. Бывает такая склонность у некоторых людей. Этот Коля, сам по себе тихий и интеллигентный, в шоблы ни с кем не сбивался, однажды принёс пластиночки и настроил мне радио. Я, конечно же, сразу врубил всё на полную катушку, и оттуда понеслось: «О мио Майо, мио Майо…» Это были прямые концерты из Вашингтона, концерты поп-музыки номер один и номер два. То поколение много чего боялось, а вот когда я был ещё мальчиком, то видал таких хиппарюг, что мама не горюй. В сабо и с полуметровыми клёшами. У меня чуть сердце не остановилось. Джинсы, запиленные курточки, а на ногах были сабо на огромной платформе на босу ногу. У нас сандалии до сих пор с носками носят, а там сабо с бубенчиками — вилы. Вся эта мода потом вернулась и очень долго адаптировалась. Это сейчас все модные циклы быстротечны, потому что есть индустрия, а тогда всё это приходило с надрывом и оставалось на десятилетия. Тогда были стили, а теперь ремейки.
Было мне лет 12; в школе хулиганил я не больше всех, стандартно. Школьное время — тоска зелёная, которая была разбавлена появлением какого-то мужичка, который спросил: «Кто хочет к миру музыки приобщиться?» Я думаю, ё-моё, конечно, хочу. Мужик затеял в школе оркестр и ходил отбирал детишек. Смотрит, у паренька губы как будто бритвой прорезаны — всё, говорит, это трубач. Смотрит, ученик ножкой дёргает. Подходит и спрашивает: «Ну-ка, ну-ка, а так можешь?» Всё — барабаны. А мне тогда альтушку дали. И я как в мультфильме про Незнайку с этой фигнёй: «Не доросли вы ещё до моей музыки…» Я тогда ещё подумал: вот чуваку с барабанами повезло. И, короче, после уроков, сидишь, дуешь: «Как под горку, под горой». Надуешься до одурения. Слюней, соплей — полведра. И вот надуешься, идёшь и чувствуешь, что как будто 20 матрасов надул. И так-то лёгкие как у курицы. И прям реально музыка меня сносила с ног, шатала по дороге из школы, и я получал удовольствие от приобщения к миру слюней и высоких мотивов.
Потом я додулся до боли в железах и забил на эту альтушечку. Трубы я потом ненавидел долго-долго, до того момента как Sweet сделал «Desolation Boulevard» с офигительным вступлением с трубами. А тогда, в детстве, я был далёк от дворовых игр в пионербол и увлёкся поиском зарубежной музыки, которая по капелькам сочилась отовсюду. Даже телевизионные советские программы использовали рок-композиции, Creedence был точно. Сорокопятки были смешные. Там не писали исполнителя, а писали: «Песня на англ. языке». Или редко писали: «Леннон — Маккартни, что было крамолой по тем временам. The Beatles, Creedence, даже Deep Purple — всё это было и продавалось отдельно и в сборниках «Кругозора». Причём, если песни были длинными, их просто резали. Очень увлекал отлов музыки через глушилки, музыка кочевала с волны на волну. Так что влияние всяческих зарубежных голосов, оно, несомненно, сказалось на формировании сознания.
Собственно, из почерпнутой и проанализированной информации и сложилась моя жизненная позиция, которая заключается в том, что любое правительство — суть насилие над личностью и его сознанием. С тех пор я начал строить свою жизнь без участия любого государства и всю жизнь строил. Государство мной не интересуется, я им тоже. Принцип самодостаточности. При этом большинство людей не способно остановиться, в случае если у них попрёт фишка. Идут до конца и в конце кончаются. По одной причине: они хотят больше, чем имеют, а обосновать зачем — не могут. У них и времени на это нет, они всегда заняты.
Сначала пошла музыка, потом я начал прислушиваться к новостям и пришёл к такому незамысловатому мнению: люди, большинство, не постесняюсь этого слова, — мудаки. Я не имею в виду только Россию, это во всём мире. Им что ни дай, всё надо. Втирают всякую лабуду, а они верят. Причём без этих мудаков тоже нельзя. Никто бы тогда не водил троллейбусы, не убирал дерьмо в туалетах, да и вообще, без них, мудаков, скучно. Если в детстве им ещё недостаточно по ушам поездили, а, быть может, они невнимательно слушали себе подобных, то тогда они окончательно в жлобов ещё не превратились… Так вот, эти мудаки иногда способны даже на поступки межпланетного масштаба и иные героические действия. Для них патриотизм становится главным в жизни. При этом положительном моментом для урелов всегда было то, что большая часть всегда стремилась к чему-то большему и старалась «взболтать» ситуацию вокруг себя. Только немногие в этом процессе осознавали, что урела на самом деле они сами и есть, и в конечном итоге от лоховства избавлялись. Люди, дети доярок и конюхов или вообще бог весть откуда, в этом случае оказываются более гениальными и менее мнительными, чем их родовитые земляки. Тот же Владимир Семёнович Высоцкий, если посмотреть на портрет без бороды,это привет: визуально печать интеллекта отсутствует. Просто пособие по изучению древней антропологии... Но до той поры, пока молчит. Только откроет рот — как даст первобытного драйва! Ломоносовщина в чистом виде. Я недавно смотрел концерт, где исполнялись его песни: такое впечатление, что всем отрезали яйца и заставили из-под палки завывать. Это не обязательно фальцет; больше всего это напоминало те звуки, которые издают интеллигенты, когда их прижимают хулиганы в тёмной подворотне. А нормальный человек в таких случаях, используя тембры Высоцкого, сразу коротко: «Руки, нах!» Это чтоб понятно разницу было. И вот такие Володи Высоцкие, обделённые богатырским ростом и журнальной красотой, своим первобытным драйвом действительно способны изменять ситуацию. Главное, чтоб среда была. В советском, да и в нынешнем обществе единственная возможность совместного проведения досуга, где тебе мозги не разрушали, была армия. Поэтому большинство интереснейших мужских историй связано непосредственно с этим периодом. Отсюда и поговорка «Кто в армии не был — не мужик». Позже таковая среда сложилась на улицах Москвы уже в середине 1980-х, и неформалам стало бессмысленно в армию уходить.
Позже, когда получаемой информации стало не хватать, я стал с одноклассниками шататься по городу и встретил Папу Валеру, который впоследствии стал моим учителем. А учил он меня не быть лохом. Все меломаны того периода были ушлыми до беспредельности: и пластиночку послушать с кондачка, и впарить менее опытным собратьям по несчастью. У начинающих это не получалось. Увидел любую пластинку, сразу: «Дай!» Валерий Михайлович Сокол на тот период уже был легендарной личностью. Его уже знали все центровые утюги, а он был самым центровым, и у него было множество позывных. Я ему дал свой — Ливерпуль — потому что, стремясь к импозантности, он все время менял свой имидж. Органы его знали в лицо, что отразилось на том факте, что Валерий ходил то с усами, то без, а то и со шкиперской бородой. А тогда за бороды и усы могли из института выгнать. Вот с такой шкиперской бородой и без усов я его встретил. В каком-то советском фильме все иностранные капитаны были с такими бородами, и один даже пел «Ливерпуль, мой Ливерпуль». Я дал ему такую кличку, хотя у него были уже Сокол, Папа Валера и другие. Про него писали фельетоны в газетах; были сотни приводов, и в одном фельетоне «Вечерний Москвы» был заголовок «Кто Соколу подрежет крылья». Через него я ознакомился со всем мирком филофонистов и утюгов. Все толчки были у крупных грампластиночных магазинов, таких как «Калинка» на Ленинском или напротив телеграфа.
С этих времён началось моё меломанство, и Валерий Михайлович учил меня непрерывно. Обувал по-чёрному. Стояли мы на точках, попивая «Салют», и дико сдружились. Выглядел я тоже своеобразно. Вечно развевавшийся по ветру хаер, ацетатная шуба. Не так, как ходили хиппарики, запрятав волосы под пиджачки и кепочки. Зашуганные семидесятники. А я всегда ходил без шапки, даже когда в 1979 году от мороза отлетала краска на трамваях. Так продолжалось до самой армии, в которую я ушёл в тот же самый день, когда у Игги Попа состоялся легендарный концерт в Сан-Франциско.
Красная комната или красный уголок — неотъемлемая часть многих предприятий и учреждений советского периода.
Москва, 1986 год. Фото Гоши Шапошникова.
Мать меня пристроила служить в Подмосковье; я умудрился поставить рекорд по самоволкам и продолжал меняться пластинками на «куче». По самоходам в период 1981–1983 года я был чемпионом. Иногда за водку-колбасу, а иногда просто дёру давал. Причём, когда я уходил в армию, жена была беременной, а когда пришёл, уже сын ходил. И как-то я в самоходе пришёл домой, сын вышел навстречу и вместо стандартного «папа» с эстонским акцентом сказал: «Пить-курить». Где-то он нахватался во дворе и запомнил; с тех пор и щебетал на ход ноги «пить-курить». Особенно ему это удавалось, когда он запелёнатый, как снеговик, переступал по ступенькам, приговаривая свой речитатив с каждым шагом…
Армия была отдельным пластом, о котором можно рассказывать часами. В армии я научился ругаться матом почти на всех тюркских диалектах. Причём выспрашивал у сослуживцев самые обидные ругательства и был дико популярен. А пластинки лежали рядом. При этом если бы это всё происходило чуть позже, я, естественно, не служил бы. Пузо и компания были моложе меня, а те, кто постарше, служили все и писали трогательно-смешные письма из армии. Это был переходный период от Олимпиады-80; явных металлистов было всего три человека на Москву: я, который уже отделял остальную музыку от Judas Priest, Андрей Кисс, который был прикинут так, как никто в Москве. Я офигел, когда увидел в 1978 году человека с выкрашенными перьями на голове и иконой «Kiss — Destroyer». Деревянный иконостас на цепях, в запиленной курточке, а сам как воробей. Собственно, его так и прозвали потом. Весь в булавках, а потом, шесть лет спустя, уже его сценический имидж был самым крутым по Москве. Потом, я слышал, он купил где-то дом и уехал. Третьим был парнишка, который ходил в летчицкой куртке и которому я до армии дал чирик взаймы, а после армии он, нисколько не смутившись, достал червонец из той же самой куртки! Ничего не изменилось ни в нём, ни в ситуации. Как будто это всё было вчера. Отложилось это в памяти… Ну и, конечно же, Саша Морозов, более известный как Саша Вельвет. Он уже тогда был очень модным молодым человеком, и, когда джинсой все наелись, попёр вельвет. У него было всё вельветовым, начиная от курточки и кончая кепочкой. Я б не удивился, если бы у него носовой платок был из вельвета... Грузины бегали по Москве после Олимпиады и спрашивали, где взять вельвет. А у Саши уже в то время был список, отпечатанный на машинке с иностранными буквами. Список был длиннющим, и сумма всего представленного была немаленькой. Машинка же такая могла быть в те времена далеко не у каждого.
У Саши были всегда последники, которые он брал у крючка, который, в свою очередь, брал их у детей дипломатов, учившихся в то время в Москве. В основном это были голландские пласты. Когда пошли первые студии звукозаписи при каждом рынке, у Вельвета уже было несколько студий звукозаписи; и потом неожиданно — бах! — он уже работает в SNC Records, который появился при Горбачёве. До сих пор остаётся загадкой, каким образом Стасу Намину ещё при коммунистах удалось заполучить Зелёный театр и творить там черт-те что. Позже Саша отделился от Намина и основал Moroz Records, где продюсировал Паука, выкупил права на записи Высоцкого и Цоя. А потом я узнал, что он купил дом в Майами по соседству с Пугачёвой и осел там окончательно. Смешно: раньше были дома генеральские, челюскинские, где селили всех в один дом, чтоб на прослушку меньше тратиться. Так и у них там дома шоу-бизнесменов. Очень удобно.
Нужно отметить всемирный продуктивный всплеск в музыкальных кругах, когда тяжёлый рок полез из всех щелей, как грибы после дождя. Как в 1979 году все «Дип Пёрплы», «Назареты», «Лед Зеппелины» выдали на-гора шедевры, так же в следующий год отоварили своим искусством металлисты. Есть такая тенденция, когда в юбилейные годы идёт напор новой музыки. Панк-революция до нас не докатилась, а вот железо попёрло. При этом появились статьи Троицкого в «Ровеснике», появились какие-то статьи в «Студенческом меридиане», журнале «Сельская молодёжь» и других. Но это были крупицы, и гораздо больше информации можно было почерпнуть у старых системщиков. Я впервые услышал словосочетание «хеви-метал» именно от такого представителя. Он был женат на подруге жены и пять лет вводил в заблуждение жену, что якобы учится в каком-то медицинском институте. Он каждый день уходил, приходил… И вот этот Коля перед моей свадьбой озвучил это магическое слово.
А торговля и обмен пластинками было той самой важной отдушиной, через которую черпались жизненные силы — и жизнерадостность фонтанировала. При этом опасность, которая весь этот процесс сопровождала, стимулировала сознание по полной. Везде были переодетые менты. Если тебя забирали в ГУМе (а пасли сверху через колодец всегда), то быстро проводили на второй-третий этаж, где были маленькие конторки-никанорки. Если вели уже в отделение, то это в арбитраж. Арбитраж — это центральный вход и тёмный коридор, где была такая надпись. Вот по этому коридору был выход в глухой двор, где по диагонали находилось второе отделение. В отделении, конечно же, находился обезьянник; пластинок — море, но это были «вегетарианские» времена. Не было этого быдлячьего урлаганства и гоп-стопа, которое было привнесено в ряды правоохранительных органов в новые времена. Милиционеры в столице считались с местными жителями и старались вести себя культурно. По крайней мере, были вежливыми. Правда, некоторые милиционеры испытывали чувства, сходные с оргазмом, пропилив ключом по пласту и при этом заглядывая в глаза жертве. Но не отнимали. А взрослые филофонисты попросту откупались.
Доходило до казусов. Живой пример. Меня репают с пластинками. Стоит пионер прыщавый, которому мама покупает пластинку, но, чтобы разойтись со сдачей, отходит куда-то к кассам. Мальчуган стоит уже с пластинкой, покрывается потом. Глаза бегают, а тут нас забирает комсомольский отряд с опером во главе. Везло мне на двойки: 2-е, 22-е, 222-е отделения. Приводят, разводят, как обычно, по комнатам и говорят, что ваш сосед уже во всем признался. Это сейчас задержание похоже на гоп-стоп, а раньше все было чин чинарём: протокол изъятия, дознания, очные ставки. То, что им положено, они выполняли. И в том случае спрашивают: где деньги? А я денег никаких получить не успел. У ментов облом. Мамаша бегает по магазину, ищет сына. Потом прибегает в отделение, и выясняется, что сделка не состоялась. Всех отпускают, проведя наставнические беседы. Другой раз меня привлекали к суду за пластинки. Прихожу в суд с повесткой в руке; там битком, и стоит бабка с прожжённой рожей, как рисовали в «Крокодиле». А я ещё не искушённый в этом деле был, и переклинило меня: что, мол, все пластиночники, которых принимали, обязательно должны стоять в одну и ту же дверь. Остальные-то по внешнему виду подходят под категорию, но бабка-то тут при чём… Спрашиваю: «Бабушка вас-то за что?» А она, скривив гримасу: «За что, за что… За то же, что и тебя...» Тут меня перемкнуло окончательно: за Deep Purple? Ну и я жопу в горсть и ноги оттуда сделал, даже не ходил никуда. Так было и раньше, при Сталине и Брежневе; эта же фишка осталась и теперь. Как только кто-то делает ноги из города, он автоматически становится ненужным и если попадается, то случайно. Бюрократия у нас такая и безответственность.
А пластиночная страсть была неистребима. Переодевшись в гражданскую одежду, я мчался в Москву на Самотёк, где тут же принимался ментами. Потому что у всех был характерный четырёхугольный пакет. Как не конспирируй, не спрячешь. Я нашёл выход, купив коробку из-под четырехпластовой речи Леонида Ильича Брежнева. Отличная коробка с двойными пакетами, над которыми все филофонисты тряслись и которых не хватало всегда.
Помню, при мне один человек с трясущимися руками уронил на пол туалета ГУМа пластинку! Да, а туалет в ГУМе был, конечно же, культовым. Как в Питере 1988 года. Толчки были разделены невысокими перегородками без дверей, где, подобрав полы своих бобровых шуб, заседали люди, выглядывая, как совы из дупла... Даже в армии были нормальные туалеты, а здесь, вставая после работы, можно было увидеть головы заседающих соседей. В ГУМе так тырили шапки, которые были часто ондатровыми и проходили как дефицит. И главное, пострадавшим приезжим некуда было деться — руки-то заняты, а тут раз… и шапка ушла, то ли налево, то ли направо, а, быть может, уже по улице пошла... При этом в ГУМе всегда стоял характерный туалетный запах, особенно возле пластиночного отдела.
Филофонисты. Группа поклонников тяжёлого рока на «Квадрате». Химки, 1985 год. Из архива Димы Саббата
Меломаны все ходили со списками. При этом шёл обмен с постоянными добивками. Когда Британию захлестнула волна панка, Россия утонула в потопах «Аббы», «Смоуки», «Бони М». Именно такие пласты уходили за бешеные бабки, не «Пёрпл» с «Саббатом», которые можно было купить даже за четвертак. При этом пиленные пластинки мазали вазелином, и опытные филофонисты всегда подносили винил к носу и нюхали. Эти диски назывались мазаными. При этом диски разбирались на запчасти и продавались по отдельности. Вкладыши-постеры уходили за 10 рублей. Некоторые умудрялись вытаскивать внутренности и запечатать обратно, а иные исхитрялись отклеивать пластиночные «яблоки». Все эти хитрости присутствовали наравне с кидаловом, когда гренадёры кидали подростков. Кидняк процветал, и слабинку давать было нельзя, потому что потом пришлось бы с этой маркой появляться на тех же точках. Все эти неприятные моменты затачивали характер.
Я помню, что тогда уже пришло понимание, что пластинки пластинками, но надо покупать джинсы. Стало просто стыдно за себя, за внешний вид. Тогда в обывательской среде бытовало мнение: если человек не лох, то он должен заработать, украсть, снять с убитого, но достать себе джинсы... Не ходить в чухасах. Я и сейчас прикупаю себе вещи того периода, потому что вещей такого качества больше не делают.
Я начал трудовую карьеру в 15 лет с фабрики «Буревестник», которая выпускала ботинки, весящие килограмма по три. Паспорта у меня ещё не было, и устроили меня по свидетельству о рождении. Сначала я зарабатывал 5 рублей в день, потом стал давать две нормы — и выходил червонец. По тем временам было нормальным таким заработком, даже для взрослого. Выходило 300, но после вычетов комсомольских становилось 240. Как бы «сыт, пьян, нос в табаке» и можно было отложить. Работал я в разных местах и уже тогда понял, что на заводе я больше работать не буду, даже фабрикантом. Меня там даже на партийных заседания принудительно присутствовать заставляли. Хотя я был беспартийным. А спекулянты зарабатывали на порядок больше; торгаши заправляли продмагами, и мерилом благосостояния была еда. А это так пошло и низко: оценивать всё рулонами ткани, батонами колбасы и одеждой из-под прилавка…
Причём нужно отделить утюгов и филофонистов от детей чиновников, ездящих за границу и в силу этих обстоятельств спекулирующих вещами. Да, всю фарцу загоняли под одно определение спекуляции, из-за массового спроса у населения на всё. При этом сам изначальный смысл термина терялся. Люди хотели выделиться из толпы, да и просто по-человечески выглядеть. Это серое стадо, которое уныло и обречённо гоняло с работы домой и обратно, добивало любую живую мысль. А охотники за вещами разнились по интересам очень сильно. Это потом уже все подряд стали носить чухасы, и надо было искать себе нечто другое, а на конец 1970-х таких людей были единицы; если они носили джинсы, то наверняка слушали модную музыку. Так и определялось единство духа. Есть тусовка солдатская, а есть генеральская, соответственно, при лампасах и своих интересах. Нужно было обозначиться, и это делалось через одежду, которая стоила безумных по советским меркам денег. Тогда же появилась такая красивая легенда про то, что когда молодые люди появятся на Красной площади, значит, революция не за горами. Правда, если сравнить с фотографией укуренного Пола Макартни с Путиным, легенды можно насочинять любые.
Когда я вернулся из армии при Кучере (К. У. Черненко. — Прим. ред.), то, конечно же, попытался максимально долго сачковать от работы. Уже пришёл с пониманием, что свою жизнь я буду строить, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать. Как у Высоцкого. Всё на независимости, чтобы не было искушения делать подлости за деньги, то есть надо было быть материально обеспеченным.
Но, чтобы не попасть под статью о тунеядстве, пришлось устроиться грузчиком в магазин. При этом статья за тунеядство висла дамокловым мечом над молодёжью, и, кстати, эта боязнь сближала. Так мы познакомились и сблизились с Джоником. А работа была такой: ночь работа — два дня дома. При этом было упомянутое нагибалово с едой; и когда я с работы приносил ящик сгущёнки, мой сын складывал банки в пирамиду и говорил: «Папа, какие мы богатые».
Вот вся эта ботва в виде сгущёнки и тушёнки приравнивалась к богатству! Воровство в той среде было притчей во языцех и даже попадало в кадры советского кинематографа. Грузчики, они же водители, они же экспедиторы получали 70 рублей (!). Это были люди взвешивающие, доставляющие и материально ответственные. Вот настолько была червивой эта система, позволявшая воровать продукты, за которые приплачивали советские граждане. 70 рублей, а остальное воруйте сами. Зарплата тоже выдавалась продуктами. Помню, я ещё не врубался, когда мне предлагали «колбасу докторскую, спецзаказ». Только потом я понял, что при одинаковом названии продукты в заказах и на прилавках отличались. При этом на зарплаты жить было невозможно, и население изгалялось, как могло. Я тогда стырил из армии чёрный бушлат; ещё у меня были чёрные стёртые вельветовые джинсы, и перед самым дембелем мои очки выглядели как у Коровьева из «Мастера и Маргариты».
Кстати, а почему Окуляр?
Этот позывной дал Герман по фамилии Зац. Я тогда этого не знал, и он проходил как Жора. А Германом его назвал, потому что он был фанатом Judas Priest. И это как-то сходилось. Джудас — Прист, Герман — Зац. Ты же знаешь эту тему по поводу фашистских раввинов и конфедератских негров?
Конечно, Фима из красногорских металлюг и Миша Ложкин с Нежданова…
Вот. Филофонистов уже гоняли вовсю, и когда разогнали все первые кучи, некто Борода организовал клуб филофонистов в Химках. Когда меня увидели в этом клубе с кучей рекордов под мышкой, все просто сползли по стенкам. Все подобные диски уже осели по коллекциям, а я припёр все старые доармейские диски. Очков у меня не было, и мне их тогда подогнала жена Вити Поручика, который позже уехал в Германию. Диоптрии совпадали, но они были чёрные. И вот я в этих чёрных очках, чёрный силуэт на белом снегу. Человек в футляре, с пачкой рекордов. А на лице очки выделялись так, что все, кто увидел это, стали показывать пальцем и кричать, что, мол, идут окуляры... Вот так Окуляры или Очки и закрепилось за мной. Если бы я просто пришёл, то, наверное, никто бы не удивился, но я припёр с собой мешок пластов и отдавал их задаром, потому что хотел новинок до изнеможения. За два года моего отсутствия произошли глобальные изменения, всякие «Айрон Мейдены» уже понавыпускали по две пластинки. Эдуард Ратников, тогда уже ушлый мальчонка, мне, туповатому после армии, подсказывал, что катит, а что устарело. При этом все купленные пласты он, конечно же, получал на запись. Например, подбегает ко мне с Twisted Sister, я, конечно же, говорю, что мне эта баба крашеная не нужна, а он: «Какая баба? Бери, Серёга! Это мужик — супер!» Своему увлечению нужно было соответствовать, и, конечно же, хотелось кожушок, как я его называл. Потому что, если бы я не купил косую, то я был бы таким же лохом, как и остальные филофонисты. Чёрная кожа с кровавым подбоем… Помнится, я очень сильно огорчился, когда у меня такую цинично перекупил Андрейка Кисс.
Наряду с пластинками широким фронтом растянулась торговля иностранными музыкальными журналами. Metal Hammer в 1986 году был дико популярен. Цена на него резко подскочила сначала до 100, потом до 120 и 140 рублей. Удачно купленный журнал мог быть разобран и перепродан, принося прибыль, равную ещё одной сотне. Были ещё и фотографии, переснятые и продаваемые в школах по 5 рублей. При этом стоит отметить, что позывные у людей часто давались по их музыкальным пристрастиям или именам музыкантов. Эдик был Саксоном, Дима — Саббат. При этом если кто-то уже застолбил какое-то название типа «Айрон Мэйден», то человек принимал позывные Диано, как Серёжа. А у меня, как Герман Зац сказал «окуляры», так и пошло. Популярность тогда уже была такой, что по тусовке ходили всякие небылицы, пусть я этого и не делал. Все субботы были комковые, не пропустил практически не одну. Жена обижалась, но потом свыклась с моими мелкими радостями. Когда клуб филофонистов закрыли, толпы стали организовываться сами собой. Я почему их баранами называю — потому что как привыкли к одному стойлу, так и продолжали ездить. Когда их стали менты разгонять, вся эта толпа просто на одну остановку переехала, к НАТИ, и опять стали толпиться.
Дима Cаббат, 1986 год. Из архива Окуляра.
Была ещё серия переездов по подмосковным дэкашкам, где местные руководители сшибали лёгкую деньгу, продавая билетики, которые не стоили больше 10 копеек, по рублю. В фойе этих заведений обычно ютились местные клубы филателистов и нумизматов; там местные старушки, разложив веером свои коллекции, разводили пионеров на имущество их родителей. Меломаны, они же барыги, они же утюги — все разные люди, объединённые разными интересами, — набивались в эти помещения как шпроты, и было их очень много. Тут же появлялись какие-то сопутствующие товары. Местные шашлычки отоваривались по полной.
Стоит отметить, что атрибутика никогда не возникла бы у фанатов Pink Floyd: там в ходу были разве что фенечки и ксивники. А вот металлисты и отчасти панки привнесли в это движение зачатки индустрии уличной моды. Ходить в американских вещах было западло, и нужно было обязательно иметь что-то своё, как можно более угрожающее. Все же стояли на асоциальных позициях. Люди умудрялись отрывать от чемоданов и школьных сумок клёпки и делать из них кому чего хватало: кто ремешок, кто напульсники. Я помню, у нас в школе в районе 1986–1987 года была охота на клёпки: прокрадывались детишки из соседних школ и дербанили сумки подростков. Именно на напульсники.
Заклёпывание Москвы началось именно с меня. Первые пирамидки, как у Хасло, из которых я делал напульсники, впоследствии принимала Ольга Опрятная на комиссию. Значки были обязательны. Если фанат, то, будь любезен, носи «блюдце» своей группы, чтобы всем остальным было всё ясно. Я поставил это дело на поток, и оно приносило деньги. Тогда ходили каламбуры «идёт Очки, несёт значки».
Проработав грузчиком, я заметил первые кооперативные шевеления, это было в 1986 году. Тогда же закрылся мой магазин, но меня перевели сторожем в универсам, в котором появилась плёнка упаковочная. Вот тут-то она и пригодилась. В ход шли фотографии из журналов, советские значки и эти плёнки. При этом коробка с Брежневым, ранее служившая под пластинки, теперь пригодилась под значки. Реакция милиционеров оставалась неизменной. Когда на вопрос, что у тебя в сумке, им демонстрировался Брежнев, менты разве что честь не отдавали... Вся эта брежневская фигня стоила 93 копейки: четыре «летающие тарелки», которые можно было пустить с балкона в неизвестном направлении. При этом в чудо-коробке никогда не мялись углы конвертов. А тогда, в 1986 году, пошёл мощный приток нового поколения и сразу образовался обширный круг знакомств. До армии мы ходили единицами, а когда я вышел, молодёжи уже были толпы, причём разница у нас была шесть-семь лет. И они все уже сами начали между собой завязываться, а пластинки стали коммуникативным звеном в общении.
Тогда я всё же нашёл себе кожаную куртку, обегав все комиссионки Москвы: красный подбой, зиппера как надо, стоила она 430 рублей. Моряки мурманские ходили в ондатровых шапках и тоже в подобиях косых, но зиппера там были никакие. Металлисты у них перекупали за те же 400 рублей. Купив косую, к ней, конечно же, полагались значки на отвороты, а кому и клёпки. Были ещё югославские куртки из кожзаменителя с полосками на рукавах. У них потом весь этот заменитель шелушился, и они превращались в тряпки. Чуть позже и эта часть индустрии была поставлена на поток, и каких только людей я ими не отоваривал. Музыканты были почти все. Производство коснулось и ремней, и напульсников. Поначалу квадратные клёпки «пирамиды» вовсе не получались, и приходилось делать проекции и пропаивать швы. Напульсники были очень лёгкими. И за ними тоже потянулись разные люди. Однажды из тюрьмы вышел Алексей Романов из «Воскресенья», его прижучили в андроповское время; и вот на волне хеви-метала ко мне обращается этот человек за классическим напульсником. И я без всякой задней мысли ему по телефону забиваю встречу и спрашиваю: «А как я вас узнаю?» Чувак роняет трубку, а я только потом начинаю вспоминать… Так, Романов, что-то там в «Комсомольской правде» было про «Землян» и спекуляцию аппаратурой… И я врубаюсь, как же я обломал человека: только вышел из тюрьмы, решил приобщиться к субкультурке — а она уже изменилась настолько, что, мало того, без прикида уже не выступают (Валера Гаина тому прямое доказательство), да ещё и не знает никто…
Когда начались движения с клёпками, тут же появились конкуренты, которые думали: а чем мы хуже? Паук, у которого «мерканто» стояло на первом месте. Деньги, девки, дурачье. Три «д» — трёхмерная реальность советского подростка… Но это были несерьёзные подделки. Пионеры юные, головы чугунные. Окуляр уже был бренд, а Паук где-то оптом заказал чемоданные клепки и продавал их поштучно по 50 копеек. Не было ничего, и поэтому уходило всё. А у меня уже был налажен канал на заводе в Горьком.
Потом это всё тоже вылилось в нездоровую ситуацию, когда те же самые партнёры из Горького, столовавшиеся в нашем доме, позже навели какое-то бычьё, сказав про дико дефицитную в ту пору вещь — видеомагнитофон. На тот раз пронесло, друзья выручили.
Армейский друг, Валерий Жемуляев, с которым я поддерживал связь, помог доставать железо с какого-то полигона под Рязанью; он приобретал, конечно же, за бутылку у прапорщика патроны в патронташах. У меня хватило ума дербанить эти ленты пулемётные, они шли на пояса и напульсники. Ленты были широкие, кончики у трассирующих патронов были разноцветными, и люди ходили по метро с настоящими боеприпасами!.. Блин, как нас тогда не посадили, даже не знаю. Был ещё один пассажир, который немного картавил. Тот приходил и предлагал :«Купите гданату, купите гданату». Ведь если на патронташ повесить себе ещё и гранату… Подросток из ПТУ мог чувствовать себя самым настоящим главным и опасным металлистом...
Однажды толпа, обмотанная этими патронташами с настоящими учебными гранатами, возвращалась с НАТИ, и какой то милиционер «пенёк-ванёк», догадался всех тормознуть. Сам представь: ржущая и шумная толпа идиотов, увешанная боеприпасами и разодетая в футболки с адскими рисунками и иностранными надписями на советском перроне в 1985 году! Милиционер нервничает, хватается за пустую кобуру, кричит: «Лежать, стоять! Кто разрешил?» Ну и тут, как ты сам помнишь, начинается опускалово. Задвигается телега про то, чтобы он шёл на фиг, что мы из кино, и вообще…
Наглость и задор были непременным атрибутом неформального московского фольклора, а особенно в конце 1980-х. Если в начале наглели только утюги, причём достаточно интеллигентно, то эта категория лиц делала всё с откровенным, всё уничтожающим цинизмом, который на какой-то момент стал визитной карточкой московских неформалов.
Да, была такая форма артистизма на грани фола, но все были настоящими артистами и несказанно убедительны. Так и в том случае обескураженный и запутанный милиционер начал перебирать в голове мыслеформы: таак… кино, на фиг… значит, кто-то разрешил… Ну, типа, идите, только не шалите, ребятки… Можно отметить, что металлисты сами по себе разнились; как-то само собой получилось, что модные металлисты 1983–1984 года, слившись с молодёжными массами позднего периода, образовали модные тусовки, а 80% всей массы были откровенными урелами, которых сторонились и по возможности отшивали.
Когда я купил кожу, то сделал это, понятное дело, не для того, чтобы показывать её лохам, а для родственных душ. И тогда Герман Зац рассказал мне по секрету, что наши люди собираются в «Яме», то есть в «Ладье». Надо было расширять круг знакомств и нести культурку в массы. Вот. Когда мы там появились, отпали уже местные посидельцы. Я в косой, Герман в косой. На 1984 год это действительно было круто, и нам был сразу же оказаны почёт и уважение. Шалман был ещё тот. Сводчатые потолки, обшарпанные столы, чад. Посреди этого где-то стоит Паук с кассетным магнитофоном «Весна», у которого отломана крышка, и оттуда какой-то «файер». Люди были одеты кто в чём. Местная тусовка разве что не падала ниц, увидев людей, как будто сошедших со страниц иностранных журналов. Единственное, что портило мой суровый имидж, — это очки. С того момента все рамсы стали на свои места. Паук тогда был сыном профессора истории, абсолютно безграмотный, но очень драйвово и задорно бредил и гнал. Деньги почему-то всегда были только у меня, и пришлось проставиться на всех, чтобы общаться на одном градусе. Сергей Троицкий был настолько безграмотен, что, когда вышла реклама его концерта, «коррозия» была написана с одной «р», а «металла» — с одной «л»...
Паук тогда устроился дворником, и ему доверили ключи от подвала, где и состоялся пресловутый концерт. Никогда я этот концерт не забуду. Собралось тогда человек 50 металлюг и столько же каких-то хиппи. Причём первый, кого я увидел, был какой-то юродивый на костылях. Как потом выяснилось, чел, известный в хипповской среде. Наташка Троицкая, царствие ей небесное, сразу со мной задружилась, пошло рубилово. Где-то на пятой песне вламываются менты; один выходит на сцену и врубается свет. А Паук ничего не видит из-под опущенного хаера и продолжает чесать. Морг, который был барабанщиком, уже перестал стучать, а позади него висела простыня с надписью. Мент подошёл, сорвал простыню, а за ней оказалась огромная голова Ленина на багровой тумбе. Красные уголки были даже в подвалах... Всё уже вырубили, все встали и ждут винтилова, а Паук продолжает строчить, ничего не понимая. И только когда его за плечо дергать стали, он врубился, что происходит. Развозили всю толпу по разным отделениям, где состоялись нравоучительные беседы и все были взяты на учёт.
Тогда я уже был знаком с Пузом, который меня поразил тем, что, будучи 15-летним, выглядел как 20-летний. Грубо говоря, был представительный мужик с бородой. Прям как Дугин сейчас. Это типично российская черта для российского менталитета: относиться с почтением к представительным людям.
Паша Златозуб в квартире Димы Саббата, 1988 год. Из архива Димы Саббата.
Дима, несмотря на грозный вид, был очень сентиментальным человеком. Был такой случай в городе Новосибирске во время гастролей какой-то группы, когда Дима шёл, передвигая свои толстые ноги, и увидел медведя в клетке. И ему так жалко стало этого медведя, что он, насмотревшись на зверюгу, взял да и выпустил его на волю. А у медведя когти как вилы, и дрессировщик отдолбил за это всех музыкантов. Каждый год у Пузатого были дни рождения, на которые собирались люди, имена которых потом звучали в неформальном мире Москвы.
Саббат, царствие ему небесное, был настоящим генералом металлистической тусовки. Ему было по барабану всё. Он и его товарищи, в отличие от моего поколения бздявого, ничего не боялся. И было это поколение настолько отвязное, что костяк боевой формировался быстро, а вокруг него формировалась аура из людей помельче. В 1986 году, пообщавшись на куче, люди вовсе не хотели расставаться и стали искать ещё одну площадку для общения сугубо под свои интересы. На кучу стекалось очень разнородное население, от барыг до «кручу-верчу, обмануть хочу» и кидал, которые курсировали в поисках пионеров. И вот нашёлся такой пивняк по ленинградской линии, который на языке подростка-металлиста назывался «Квайт райт» и в котором уже тогда собиралось по 40 рыл. Что там нужно подростку — две кружки пива и драйв-приключения. И вот когда простые работяги, кидающие в пивные автоматы свои 20 копеек, честно работавшие на заводе на протяжении 40 лет и уже к тому времени решившие, что ничего в этом мире изменить нельзя… Они, встретив эту шоблу, начинали тихо пятить и чуть ли не на месте тихо умирали с мыслями: все, Армагеддон... Появление этой толпы на улицах Москвы уже меняло ситуацию, смещая вектор восприятия у населения. Выходило, что, оказывается, можно собираться больше трёх человек и веселиться не только в специально отведённых для этого местах. При этом уже тогда начинали появляться на подобных мероприятиях люди из общества, которые впоследствии продолжали появляться на всех тусовках вплоть до президентских банкетов. Вот так и формировался тот самый костяк, о котором нынешние неформалы знают только легенды.
Костяк в каком-то смысле — элита. Это были люди, которым музыка была очень важна, и они знали зачем. Поэтому формировалось своё местное понимание всех процессов, своя мода; и всех объединяла преданность стилю, которая интерполировалась на отношения. А когда появляется элита, вокруг неё сбивается масса поклонников уже не музыки, а этих людей, что само по себе абсурдно. Та тусовка была волшебной и вовлекала в свои перформансы всё окружающее население всех возрастов. Когда ко мне приезжал тесть, ветеран войны, который жил в Литве, я, когда его провожал, всегда надевал на него два напульсника и следил за реакцией. И вот когда в метро ветеран в коричневом костюме садился, пиджачок в локотках слегка задирался, и напульсники вылезали. Два напульсника-трёхрядки, как у Роба Халфорда. Люди, сидевшие напротив, сначала не понимали, что происходит. То ли это ветеран-металлист, то ли ветеран чуть ли не СС. Это сейчас напульсником никого не удивишь, а тогда металлисты были настолько демонизированы советской прессой, что приравнивались к фашистам, и молодёжь из вредности подыгрывала этим слухам, надевая фашистские пряжки и футболки с Гитлером. Реакция людей была сначала настороженной, а потом все понимали, что это клоунада и начинали улыбаться.
Или мы поднимаемся на «Кузню». Впереди представительный Пузатый, а я сзади, пенснурик-очкарик, на которого никто не обращает внимания. И вот когда едешь по эскалатору, лица спускающихся вытягивались и челюсти отпадали. Для этого, в принципе, и наряжались. Чтобы сместить градус в сознании окружающих. Им было так скучно и тошно, что наше появление вселяло в сердца смешанные чувства. К тому же устраивались «психические атаки» на гопоту, когда металлисты выстраивались и стройными рядами смещали советские людские потоки с улиц. При этом подростки, на которых наша тусовка оказывала гипнотическое действие, стали равняться на подобное поведение. Начался процесс раскрепощения не только у металлистов, но и у остальных субкультурок. Ненависть к коммунякам переполняла сердца многих; дело даже не в строе, на изменение которого никто не надеялся. Были люди, которых время от времени клинило, и они повторяли: «Брежнев велел, и мы будем такими быть», но это были кратковременные всплески коммунистического бреда. Комсюки старались окучивать молодёжь, но им уже никто не верил: по городу кружили отряды комсомольцев-оперативников, и все понимали их истинную сущность и предназначение. Это были неискренние люди, разрывавшиеся между карьерой и удовольствиями.
При этом двойственность эта шизофреничная. Она до сих пор присутствует. На работе люди делают вид, что они радостно к чему-то стремятся. А после работы все собираются на кухнях и ругают руководство. И эта параноидальная тяга к обсуждению политической ситуации в мире и стране...
Что говорить, если простые русские люди не могут определиться, за кого они — за евреев или за муслимов. Те друг друга крошат, а здесь за это морды друг другу бьют в застольях. Это если учесть, что половина Израиля — наши люди из Москвы и Новосибирска, читающие Пушкина влёт. При этом позиция русских, которые за интифаду, при упоминании чеченов они говорят: «Это, конечно, да… нужно давить, мочить и т. д.». Никакой логики у взрослых, кончивших престижные вузы, граждан.
Я вообще, когда стараюсь говорить о явлениях, имею в виду всю планету, как в случае с недалёкими людьми. Процент таковых, несомненно, больше в Африке, чем в России, но даже здесь понимали: что-то надо менять. Единственные, кто этого не понимал, были инспирированные ментами люберы. Гопота, которой изначально ничего не светило и единственные светлые воспоминания которой касаются того, как они гасили металлистов. Из этого круга в люди выбились единицы; то самое исключение, которое подтверждает правило. Серые затравленные людишки, которых даже по-человечески не жалко.
Я тогда жил возле ДК АЗЛК, где в 1986 году проходили концерты «Арии» и «Чёрного кофе». Там-то и начали выстраиваться плотные ряды люберов, дабы отдолбить металлистов, которые, прорываясь с боями, давали стрекача к троллейбусу, который шёл прямо до моего универсама. Тогда уже я плотно познакомился с Саббатом, у которого дома проводились тусовки, и его мама, которая работала в ВОХРе, пригласила меня перейти к ним. То же самое, только разгружать не надо. Все тогда так пристраивались. Хиппи работали метельщиками и сторожами. Пузатовская мама была очень колоритной женщиной, которая знала весь центр и его андеграунд. И если бы Гиляровский жил в это время, то собирал информацию он именно по таким людям. Вот примерно такая она была. Бухала очень зажигательно, Димку любила отчаянно, а ко мне из-за возраста и очков испытывала благоговейное уважение. Жили они в коммунальной квартире, которая была пустой. Две комнаты занимала семья Саббата, а все остальные пустовали. Мама пускала жильцов и могла себе позволить «первоэтажный» бизнес алкоголем. Что там говорить… ГЭС номер один на улице Смедовича. Папа Пузатого ушёл из семьи в силу буйного нрава; в квартире оставался Дима, мама и компания: Рус, Влад, Меселевич, Ким Ир Сен, Кот, Монстр, Гриша Фары-Гары, Коля Нос, Батлер, Диано, Сакс и Саксон, Лебедь — люди, составляющие основу концертных тусовок.
Вот, пригласили меня в охрану, и я с радостью согласился. Там я продолжил свою «разлагательскую» деятельность. Все эти праздные безделья и тупое времяпрепровождение могли быть взорваны только благодаря людям, владеющим слогом. А если попадался такой человек, как Гарик, который мог в четыре строчки уложить такое, что может стать эпиграфом к любому школьному сочинению, то это было уже революцией. Что, собственно, впоследствии и подтвердилось. Совокупная черта нормального тусовщика-радикала 1980-х: эрудированность, интеллектуальность, владение словом, ироничность восприятия и мощный драйв. Причём все сразу. В эту охрану набрались одни соседи, неформалы. Тот же Джоник, который жил на «Кузне», появился как звезда на небосклоне местной ГЭС. Там же, на первом посту, когда директор этой самой ГЭС, чувачок с трудновыговариваемой фамилией чуть ли не с двумя согласными на конце, устроил сауну, бильярд, куда подвыпившие генералы любили неформально заглядывать. И вместе с ними я, к своему удивлению, встречал Марочкина — и до сих пор не понимаю, какая между ними могла быть связь. То, что Марочкин сейчас пишет про рок-культуру, мне, если честно, всё равно. Но когда такие люди рядятся в рок-н-ролльные тоги — это просто смешно. На адекватное понимание со стороны этих людей рассчитывать бесполезно. Дети тоже вольны читать любые книжки, но если человек дебил и воспринимает все написанное как аксиому — это клиника. Джоник, у которого была ярко выраженная аллергия на комсомольцев, на дух не выносил Марочкина и устраивал истерики по этому поводу. Джонику всё было по фигу не меньше, чем всем, и он в своих сомнамбулических состояниях очень забавно смотрелся на всяческих построениях. Причём Серёжа Джоник не брезговал ничем, был всеядным, кайф для него значил в жизни многое. Помнится, как он то втюхивал сапоги Гариковским французам, выдавая их за офицерские, то участвовал в роли вокалиста группы «Кепка», к которой относился несколько скептически. Слуха не было никакого, но Джоник любил кривляться перед зеркалами так, как не мог ни Игги Поп, ни Мик Джаггер. В этом он был, конечно же, чемпионом. Так же как в способности проехать на такси через весь город, заплатив таксисту 50 копеек. Таксисты немели от артистического гипноза... Гарик Асса возился с Джоником, который был женат на Насте, внучке какого-то известного писателя, и в чем-то рассчитывал на него. Но Джоник был как кошка, которого нельзя приручить, он всегда будет сам по себе.
Очки и магазин «Очки» в Ленинграде, 1987 год.
Джоник тогда выписывал «Известия», в которых печатались курсы валют, и был в образе матёрого утюга. При этом стоит отметить, что иностранцы, имеющие в кармане 100 долларов, чувствовали себя в нашей стране Крёзами. Обед в ресторане стоил всего 3 доллара, что уж говорить об остальном. Этим можно объяснить большой наплыв иностранных туристов в конце 1990-х.
Наша работа превратилась в клуб весёлых и находчивых. Жены наши кучковались, дети мои с Джоником тоже были примерно одного возраста и часто, как протоны с позитронами, носились вокруг станции метро «Новокузнецкая». А на «Кузне» собираться стали потому, что центр и все жили и работали рядом. Это потом уже стали подтягиваться тусовщики всех мастей, и «Кузня» стала особым культовым местом. Кузница кадров, уж простите за каламбур.
Я сначала был один такой; потом пришли Пузо, Джоник, Фриля и некто Желдак, который жил в Доме на набережной. Я, кстати, тогда уже понял, что революции пожирают не только своих сыновей, но и всех чуть ли не до седьмого колена, когда увидел сына Куйбышева во дворе этой высотки. Стоял такой долговязый дядечка возле песочницы, вывалив язык. А Коля Нос, живший в этой же высотке, почему умер? Тоже потомок революционеров, у которого случалась падучая, и на рубеже 1990-х он умер. Коля Нос был интересной фигурой, он серьёзно повлиял на Гришу Фары-Гары, который из металлиста перекрасился в фаната The Cure. В той же высотке жили два брата-француза, Жан-Вольжан. Причем один служил в русской армии, а другой во французской. Смешанный советско-французский брат привнёс и сюда двойственность: один был фанатом Франции, другой — Совка. И было у них огромное количество всяческой фигни — от фашистких пряжек до всяких фенечек, которые оседали на широкой груди Димы Саббата. Коля Нос всегда относился с трепетом к различным легендам, и когда я ему сказал, что у меня есть нож, который делали какие-то именитые зэки, он прямо дрожал, когда брал его в руки. Он был настоящим романтиком, но, к сожалению, умер в 18-летнем возрасте. При этом у него была сумасшедшая бабушка, которой казалось, что её обокрали, и она спрашивала у Носа: «Коля, а почему на Грише твои часы?» — «Бабушка, это не мои часы...» — «Как? Уже не твои?»
При этом Гриша Фары-Гары был ярким примером той самой «высотчины», о которой я уже говорил. Только, в отличие от Владимира Семёновича, он был настоящим уличным беспредельщиком с мощным зарядом бодрости и задора. Когда я его в первый раз увидел, он был в детдомовском пальто (а он детдомовцем и являлся), но манеры, которых он поднабрался в процессе общения с металлистами, делали его неотразимым в различных спорах, которые часто заканчивались потасовками. Настоящий артист, жадно тянувшийся ко всем проявлениям всего живого.
В нашу охрану Колю не взяли. Крайней степенью инвалидности, пригодной для работы, проходил Джоник, от вида которого у начальника охраны Мошкова случался ступор. А у этого Мошкова была лысина, вокруг которой он укладывал кренделем редкие волосы. И вот когда посреди ночи звонило высокое начальство, этот крендель разворачивался, и волосы вставали дыбом. Такого ирокеза не было ни у Алана, ни у Ганса, ни у тебя. Джоник не даст соврать… Гриша, когда это видел, просто падал от смеха со скамейки. Этот 80-летний старичок разговлялся на 7 ноября и тонким козлиным голоском тянул советский гимн сталинской интерпретации. А по радио уже крутили Минаева и раздавались спичи про перестройку. Кстати, я всегда считал, что русский народный панк был актуален именно по той причине, что основное население СССР составляли настоящие панки, а мы всего лишь их передразнивали...
Возможно потому, что я был в очках, мне в какой-то момент выдали разрешение на ношение оружия и приставили к перевозке зарплаты. Одели в униформу и сунули в руки трухлявый мешок, набитый синими пачками с пятёрками. И я вместе с парой женщин этот мешок перевозил. Однажды в лифте у меня сползал с плеча этот заплатанный мешок, я его подкинул, чтобы он лёг поудобней — а он возьми да и рассыпься. Представь себе картину: набитый какими-то людьми лифт, я с женщинами, и всё завалено пачками с пятёрками… И работал я так вплоть до отмены статьи за тунеядство в 1988 году.
Возвращаемся к неформальной хронологии. С 1986 года с постепенным нарастанием стали проводиться концерты и всякие фестивали. Подольск, АЗЛК. Появилась очередная масса новых людей, которые посещали эти концерты и не понимали, к кому бы прибиться. Я имею в виду всяких Гариков, Скляров, Пауков. Все они ходили вокруг тусовки со своими дудками, пытаясь обратить на себя внимание. Я всегда относился с уважением к людям, которые в тот период хоть как-то несли свои головёшки в общий костёр, вокруг которого оттаивала перестроечная молодёжь. При этом, если бы мне был предоставлен выбор из этих персоналий я, конечно же, выделил бы Паука. Но если всем остальным музыкантам эпохой дан шанс на какое-то там просветление и перевоплощение, то, возможно, именно Паука ждёт разочарование.
Позже власти попытались поставить под контроль всю эту разбушевавшуюся молодёжную толпу и открыли «Рок-лабораторию», которая организовала концертную площадку в Горбунова и рок-магазинчик в Старопанковском переулке.
С Димой мы ходили как нитка с иголкой. Где бы ни был я — там же был и Пузатый. Когда комсюки налетели на Пузатого и начали мочить… Диме тогда лет 16 было, и комсомольцы увидели на нём пряжку с орлом. Все тогда тоже ещё детьми были. Думали о чём-то своём меркантильном и вписываться побоялись. А те с криками «Наши отцы за это кровь пролили, всё, тебе сидеть!» давай его окучивать. После эпизода Гриша Фары-Гары, ещё не будучи богатырской комплекции, подошёл со слезами на глазах к Саббату и сказал: «Ну почему я такой не сильный? Я бы их…» Может быть, все эти факты и сыграли свою роль, когда подростковые организмы развернулись на полную мощность и комсюки получили по полной.
Был ещё эпизод. Как-то усугубив литру, сидючи на поляне у костерка, пока рядом проходила облава… Вроде всё, шум утих, и мы стали потихоньку выходить — и вдруг какой-то одинокий мент, увидев нас с расстояния километр, истошным голосом закричал: «Стоять!» Ну, мы, естественно, дали дёру: отбежали, стоим, переводим дух и беседуем, мол, вот ведь увязался за нами, дурачок. А этот дурачок, какими-то лесными тропинками тут же и появляется. И опять ноги, а все нагруженные какой-то лабудой. Бежим какими-то тропками и вбегаем в какой-то пригород, где махнувшие портвейна мужички с красными мордами режутся в футбол. И милиционер, придерживая рукой фуру, вбегает за нами с криком «Дер-жи фа-шы-ы-ы-стов!». У мужичков, конечно же, переклин от такого ярлыка, и эти репы с красномордыми дулами помчались за нами. Бегу, только слышу «ду-дум» — кого-то подковали… Дыхалка от такого спринтинга дохнет, а второе дыхание всё никак не откроется. Летит на меня какой-то кабан, а я, одетый в рубашечку клетчатую и джинсы, ему навстречу руку и говорю: «Стой, стой, стой!» Как в фильме, где Ролан Быков спас Вицина от какого-то бугая, проболтав его на пьяные танцы и удалив из зала. Говорю: «Ты сам-то посмотри, какой я тебе фашист-то?» А у бугая уже рука на замахе. «Ну что ты бежишь, как дурило? Тебе что ни скажи, ты и бежишь». И смеюсь. Короче, у мужчины мозги на место стали. Но отпускать никого не стали, и опять как в кино. И как уже в другом фильме, «Операция „Ы“», нас скрутили и повели в отделение, а вся толпа мужичков шла сзади — чтобы мы не сбежали. Сознательные граждане ведут патлатых фашистов... Приводят в отделение, изымают альбом Led Zeppelin, где Пейдж в куртке со свастикой, и альбом Kiss: так, всё сходится. Фашисты. Причём то, что две трети Kiss — евреи, а все тексты довольно-таки примитивные, про любовь, дружбу и жизненные ситуации, во внимание не берётся.
Да, ярлык фашистов закрепился в большей степени за металлистами, чем за панками. Это уже позже страшное для советского сознания слово интерполировалось на всех неформалов. Kiss и AC/DC сделали своё дело. Можно сказать, что эпатажные элементы графического дизайна в виде молний, воспринимавшиеся на Западе адекватно, в СССР стали разменной монетой для совковой пропаганды и анекдотом в неформальной среде. Никто не понимал, зачем с таким упорством комсомольцы и комитетчики себя выставляют идиотами, но с удовольствием им подыгрывали. Была даже выпущена под эту тему смешная футболка: на одной стороне Гитлер, а на другой надпись «Адольф Гитлер — европейский тур», сделанная по типу дизайна, которым обозначали музыкальные туры — за разницей, что города и даты были другие. Очень смешная футболка, которая приводила в ступор комсомольцев и поэтому ходила по рукам тусовщиков. «Семнадцать мгновений весны» внедрили в сознание граждан элементы дизайна. Причём в список фашистствующих запретных групп попадали и Pink Floyd за упоминание Афганистана, и Stray Cats. Это ж насколько надо было не париться с переводами текстов, чтобы до такого додуматься.
Виниломания хеви-металлической волны. Сергей Ганс Аэропортовский, 1987 год. Фото из архива Окуляра.
Это ещё ерунда! Когда вышел легендарный список запрещённых в СССР групп, туда попали не только группы, но и названия альбомов и даже позывные — как Рыба, гитарист «Кино». Этим списком комсюки себя приговорили и вошли в историю полными идиотами.
Так, с фашистами всё понятно, а как объяснить людям про мрачную эстетику и псевдосатанизм?
По большому счёту так же. Никому в голову не приходило, что Советский Союз — страна безбожников, где атеизм культивировался, а религии находились под прессом так же, как и неформалы. Был такой человек Электроник: Слава Электроник с белыми кудряшками, как у персонажа из фильма; он ходил на толпу с огромной немецкой овчаркой, у которой на шее висел перевернутый крест. Slayer, не меньше. Всё, опять же, через эстетику моды и тяге к асоциальному поведению. Фашисты, сатанисты, ироды и так далее...
Все атрибуты перекочевали со страниц журналов; никто не втыкался, почему кресты перевёрнуты, зато перевёрнутые звёзды ассоциировались с крушением Совка. Вот человек на фотографии: ага, хочу так же. Поведение радикальное, значит, атрибутика должна быть ужасающей. Возможно, потом, когда появились первые секты, многие бывшие хиппи повелись на эту дурь. Ганс по совету какой-то девушки пил свекольный сок. А когда начался металл, всё быстро пресеклось. Ходил в шинели без регалий, на спине которой была надпись DP. Но при этом именно Сергей сделал для тусовки больше, чем сами металлисты. Он помогал выбирать места для куч и вообще вёл активную жизнь и был коммуникатором. Гансов было много, но Сергей Ганс, он же Аэропортовский, был всем Гансам Ганс. И после шинельки пошли уже кожзамовские курточки с множеством молний на груди, рукавах и спине. Были они разноцветными, иногда даже кожаными — и было на них аж 48 молний. Миша Ложкин, будучи ещё брейкером на Арбате, отоварился именно такой. Куртка была прямой, но на пенсионного возраста старушек такая куртка наводила ужас похлеще, чем косая. Причем нужно отметить, что даже в лютые морозы люди держали фасон, в этих курточках и маечках. Возможно, в своих старческих фантазиях бабушки так и представляли себе апокалипсис.
Ладно сатанисты, а что было с гомосеками, которые примазались к движухе, и в какой-то момент кожаные куртки ассоциировались исключительно с гей-культурой? Тот же Эдик Ратников, будучи в Германии, пошёл в бар за сигаретами и с удивлением обнаружил, что в гей-клубе, а это по случаю оказался именно гей-клуб, он был принят за своего и быстро ретировался... У него тоже была кожаная куртка и кожаная восьмиклинка с цепочкой.
Да, надо было смотреть внимательнее зарубежные фильмы, где неформалы уже подавались как приверженцы гей-культуры. Тот же Mad Max 2, рассмотренный более внимательно на хороших копиях в 1990-е, сильно расстроил местных панков. А металлистов стебанули в «Полицейской академии», где бар «Голубая устрица» был наполнен женоподобными качками в кожах и фуражках. Но то была комедия. Да, на задворках памяти этот фильм отложился. Металлисты там были знатные. А советские подростки тогда во всё это не врубались. Гомосеки были в глубоком андеграунде и косили под инженеров и студентов. Когда чувак с трапецией в плечах, затянутый в кожу и со всякими там средневековыми фигнями — конечно, это выглядит мужественно. А педам только этого и надо; позже эта тема хорошо попёрла за границей, но не у нас.
В тот же период начался милицейский прессинг на филофонистов. Милиционеры уже заранее устраивали засады, и я выступил инициатором перемещения тусовок. Мы с Гансом ездили по Павелецкой дороге, выискивая места, где всё это можно разместить и, что самое важное, быстро свалить. Самое дальнее расстояние, где приходилось собираться, было на 54-м километре. Если менты узнавали и делали засады, места дислокации тут же менялись; при этом все звонили мне и договаривались о новом месте. Я понимал, что если толпу закроют совсем (а цели у ментов были именно такие), то закроется целый пласт общения.
Иногда собиралась толпа, и место назначения менялось прямо на месте. Засады не успевали сворачиваться и разворачиваться. Самая же крутая облава была в Новоподрезково. Милиция нагнала десятки автобусов, леса прочёсывал батальон с собаками. Прямо как в кино про эсэсовские зачистки. Бедные филофонисты сползали по насыпям, теряя пластинки и вещи, менты бегут, собаки лают. Металлисты скрывались по посёлкам, стучали в двери: «Бабушка, приюти!» «Кто?» — «Партизаны». Люди запирались в деревянных туалетах, залезали в подпол, откуда их выковыривали. Милиционерам не хватало шмайссеров, немецкой формы и «Альпийской баллады» как фона к событиям. Лично мне было чего бояться. Тогда пионеры носились по толпе с мешком моих патронташей. Я распихал напульсники по носкам, а мой товарищ купил себе кроссовки за 220 рублей.
Кстати, кроссовки. Это неотъемлемый атрибут стиля. Как только Удо вышел в дудочках и белых кроссовках — мода была застолблена. Длинный хаер и кроссовки 45 размера. О «казаках», конечно же, мечтали, но не было их тогда. А винтилово было жуткое. Тысячи дружинников с повязками прочёсывали леса за отгулы на заводах и училищах. Мне так кажется, что это была самая масштабная облава за всю историю Союза. Причем тогда уже толпа превратилась в разгуляй-малину. Приезжали шашлычники, привозились ящики водки, но прессинг был не из-за наживы, а именно по идеологическим причинам. Настолько явно эта толпа становилась предтечей рынка, настолько разных людей она уже объединяла, что государству уже не оставалось ничего иного, как либо пресекать, либо разрешать предпринимательство. Люди, начхав на законы, демонстративно вели несоветский образ жизни, покупали и продавали дефицитные товары по рыночной цене. Рынок налаживался сам. Люди, купившие свежий пласт Motorhead, на радостях проставлялись, покупая на месте алкоголь. Все структуризировалось на месте за считаные секунды. На толпе присутствовало по четыре (!) кружка «кручу-верчу» за одну толпу. Батарейки шли нарасхват. Представляешь, как это налаживалось! Кто-то, не имея возможности заниматься пластами, прикидывал: «Так, сейчас они на радостях нажрутся и будут на полную громкость свою лабуду гонять. Батарейки сядут, а тут я им батареечки 17-копеечные продам уже по 30...»
И вот так постепенно простой обмен пластами превращался в самодостаточный рынок задолго до начала перестройки. Всё было нужно, и нужно немедленно. И вот поэтому за неимением муляжей в ход шли настоящие боевые патроны. Я тогда чуть не поседел, когда на 20-м протоколе следователь достал мешок из-под школьной обуви. А там было восемь столов и восемь следаков, потому что народищу было принято немерено. Я тогда проходил с кожаными джинсами, в смысле из кожзама. Следователь тогда, с трудом подавляя зависть на лице, спросил: «Кожаные?» — «Не, из заменителя. Жене купил». Причём видно было, что бытовой интерес превышал служебный долг. Я, конечно же, занизив сумму в два раза, чтоб не превышало сумму зарплаты, ответил, что 200 — хотя на самом деле было 400. И вот смотрю, товарища моего уже пытают, потому что нашли патрон и мешок с патронташем. А на мешке от сменной обуви чего-то написано, типа ученик Алёшин или что-то такое. И уже пробивают насчёт оружия, золота, наркотиков. Это были вилы выкидные.
А в другом лесу меня приняли прямо на месте покупки другого артефакта. Какой-то человек на заводе «Знамя труда» сделал палицу с наборной ручкой, металлическим шаром размером с два кулака и пятисантиметровыми шипами. Шедевр токарного искусства. Я тогда понял, что если я её не куплю, то другой такой вещи уже в своей жизни не встречу. Тогда был на подъёме Manowar с рыцарской эстетикой, и я, увидев сей артефакт, подумал: «Да-а-а…»
И только я купил, тут же меня под ручки и повели люди в плащиках. А остальные, как стая рыб: видят, что хищники шарятся, но почему-то думают, что их это не коснётся. Стоят, видят, что приняли, и всё равно продолжают торговые операции. Тогда всё кончилось мирно. Все видели, как я её приобретал, и просто меня подвели к изготовителю, который отсчитал мне деньги назад, а его тоже отпустили, предварительно объяснив, что мановар мановаром, но тут, мол, бегает какой-то маньяк, который подобным орудием труда уже насамоварил десяток трупов. Стращали, журили, пытали, но не сажали, потому что уже тогда было ясно, что всё это должно вот-вот измениться.
Ты перескочил, не обозначив цифры.
Ну, представь сам. Если из одной электрички, на какую-то глухую станцию вываливала толпа, то на платформе не хватало места. Причём все не успевали выходить, срывали стоп-краны, и девушка, которая продавала три билета в день, увидев такое, начинала голосить в мегафон: «Старший группы, возьмите руководство по движению людей с перрона». Не знаю, за кого нас могли там принимать, видимо, за экскурсию по местам боевой славы, но было смешно.
И вот таких электричек было до пяти за день. Были случаи, когда собиралось по несколько толп. Одна толпа уходила налево и утаптывала там на снегу поляну, вторая толпа размещалась где-то слева от платформы; а третья толпа, состоявшая из проспавших и ленивых, уже часам к двум приезжала и металась между ними. Когда толпа маленькая, все начинали друг друга искать. А на таких глухих станциях гудение толпы было слышно издалека, и заблудиться было сложно. И вот когда все эти бздявые филофонисты разбегались, то на полянах оставались брошенные витрины из пластов и вещей, такой лесной магазин.
Я тогда уже решил все свои интересы: и эстетические, и экономические. Меня просто пёрло не по-детски, а вокруг было много аморфных и непредприимчивых людей. Покупая клёпку по кощунственным ценам в рубль, сделать ремень с 25 клёпками, а потом можно было легко продать его за 50 рублей! Я уже ходил по заводам и предлагал сделать мне этих клепок по баснословным для работяг суммам. Наверное, выглядел я как сумасшедший — из тех, кто ходит сейчас по кабакам и, не найдя чего-то там в меню, просит: а зажарьте мне вот этого попугая из клетки... Что бы там ни говорили про цеховые производства и кооперативы, там, на этих толпах, и происходило зарождение капитализма. Люди начинали понимать цену деньгам и своим возможностям. Цеховиков и кооператоров были единицы. Люди хотели, но не было ни регламента, ни законов. Я помню, как приходили люди, а регистраторы не понимали, чего от них хотят. Приходит чел, говорит: «Хочу кооператив». «Какой? Чем хотите заниматься?» — «Какое вам дело? Хочу покупать всё, что подвернётся под руку, и тут же это продавать, чтобы иметь свою маржу». А те не понимали: «Чего хотите поиметь, кого?..»
И только тогда, когда Артём Тарасов принёс и вывалил на стол партийным бонзам миллион рублей из чемодана, эти бюрократы зачесали репы. Как так, миллион, почему миллион? А тот сказал — миллион рублей партийных взносов. И пошли прикидки насчёт его состояния и собственной несостоятельности. Вот тут-то их жаба и придавила: пошла структуризация под то, чтобы все эти бонзы продолжали сидеть, а все предприниматели приносили им чемоданы и кланялись. В тот момент надо было быть отчаянным авантюристом, и такие были. Тот же Андрей Разин за год нагнул весь комсомольский шоу-бизнес со своим дурацким «Ласковым маем». Или Айзеншпис, который после тюрьмы уже не боялся ничего.
Апокалиптические видения. Диггер и компания. Москва, 1987 год. Из архива Димы Саббата
Сейчас ещё более выгодная ситуация, потому что тогда стартовать было гораздо сложнее. Тогда можно было реально подвести под статью 88 и упаковать по полной. В государстве был такой развал, что первые, кто перестроились, были люди из ОБХСС. Комитетчики того периода были чуть чище, и в итоге обэхэсэсники первые поняли, что торговать выгоднее, чем воровать. А чиновник, наживший маржу за галочку, преступником был тогда и остаётся им и сейчас. При этом глюк в виде государства с середины 1980-х представлял из себя группу рях, которую всё время показывали по телевизору, не более.
Но были же и простые люди, которые пытались в этих условиях организовать рынок в его первичном экономическом понимании. Ещё на подъездах к перрону в вагонах начинались биржевые сводки: что там попёрло, Metallica или Judas Priest. И те пласты, которые можно было купить за тридцатку, в этот день за 70 рублей уже было не найти. Живые сводки и котировки давали прибыль в два конца за полгода. Ну и новинки, конечно же, которые сметались на корню. Сарафанное радио срабатывало чётко. Tears for Fears не бери, говно типа Scorpions...
В одну субботу привозили всё новое, а пионеры, которые отслушали чего-то там, уже ходили и пытались отдать свои диски за полцены и добить за новинку. Причём эти пионеры налаживали свой бизнес тоже с выгодой. Купленный пласт тиражировался на весь район по 5 рублей кассета, и сумма в 50 рублей отбивалась полностью. При этом, если ты хотел обзавестись новыми связями, выпить водки под шашлычок и ещё сделать деньги, послушать новую музыку и прикинуться по-человечески или наоборот,это было то самое единственное место. Это не каэспэшники, одинаково одетые, как китайские карандашиквейбины, со своими одинаковыми песнями и одинаковыми бородами и гитарами, одинаковыми девушками с макияжем а-ля Дженис Джоплин. Макияж фри... Те же самые совки, только на выгуле.
Тогда же стали появляться первые майки непонятного производства — то ли польские, то ли венгерские. Братья по соцлагерю тоже активно включались в неформальную индустрию, и из Польши потянулись всевозможные виды маек и нашивок.
А перепродажи бритых маек! Когда ношеная майка покрывалась катышками, её брили, упаковывали и продавали как новую…
Да-а, уже подзабывать стал; ну так всё-таки 20 лет назад было. Мерчендайзинг хилял по всем направлениям, что было удобно. Надоело — продал, захотелось — купил. С теми же футболками. Можно было круглый год еженедельно менять футболки, которые даже стирать-то не надо было. Прямо с себя снял, другую надел. Возможно, по этой причине костяк московских металлистов не погряз в чуханизме и всегда был одет как с иголочки.
Да, конечно, менты усиливали прессинг, и в конце концов практически на всех станциях, где было возможно размещение такой массы людей, стояли патрули и засады. Нужно было уже другое место. В итоге с 1984 года, когда закрылись Химки, по 1987 год никто не мог договориться о месте — поэтому и приходилось скитаться по лесам. Именно эти времена участники вспоминают с наибольшей теплотой в сердце, потому что там присутствовал дух братства. Тогда же, в 1986 году, на толпах стали появляться люберы и стали грабить вдоль дороги задержавшихся пионеров и чуть ли не тут же это всё скидывать. Такое случалось, когда кто-то, заторговавшись, вдруг обнаруживал себя в окружении бандитских рож: в лесу, бежать некуда. Жертва сразу же понимала, что она жертва, и отъём капитала происходил с молчаливого согласия ряженых милиционеров.
Как-то на куче появилась толпа гопников, которая приволокла какую-то немереную битку — и как по улице слона водили, будто напоказ. Видно их было сразу; но меломанам по фигу, а они уже какого-то подростка прижимают. И тут один металлюга с позывными Шрам впрягается за пионера. Он потом стал каким-то бандосом и разбился при перегоне из-за границы какого-то джипа.
Я, хотя и был в авторитете, но тогда смалодушничал; а вот этот Шрам безвозмездно, не будучи русским народным богатырем, вышел против этого слона и забил его об близстоящие пеньки. Причём все были ещё не богатырями, но природа брала своё, и метаморфозы были разительные. Диано, Хирург — все, будучи изначально смешными, как-то в один момент расправили плечи, даже Гриша Фары-Гары. Так и Шрам, впоследствии возникший на Горбушке, уже был богатырского телосложения. Так и Тёма со Шведом за годы бурной боевой молодости постепенно поднабрали массу, да и лица, украсившись боевыми шрамами, приобретали зверские оттенки. А я как был бухгалтером, так бухгалтером и оставался.
Вся эта борьба каждую субботу закончилась тем, что в конце концов толпа осела возле ДК Горбунова. Инициатором Горбунова был все тот же Боря Борода со своими бородатыми товарищами, которые стали пробивать площадку в Москве. После открытия Горбушки все уже не помещались внутри, и тусовка происходила на улице. Культовый статус уже был такой, что люди ехали со всех концов страны. Тут же при этой толпе комсомольцы пристроились со своими рок-фестивалями, и жизнь заклубилась вновь.
А концерты тогда уже проходили по всей Москве. В Измайлово, помню, посещал вместе с Отиевой концерт «99%» — и вокалист пел так, что у него горлом хлынула кровь. А это было особенностью местных концертов — выкрутить ручки на пульте на полную, чтобы музычка превратилась в какофонию и голоса певца слышно не было. И то ли он старался все это перекричать, то ли просто старался, но сорвал себе всё, что можно. Звукооператоров и аппаратов нормальных не было, и получалась, как говорил В. И. Ленин, нечеловеческая музыка — какофония. Шостакович пополам со Шнитке. Шостакович чего-то там делил, а Шнитке стоял рядом и говорил: «Только винтаж». Когда выступал «Шах», публика припухала. Непонятно, откуда брался этот западный подход у братьев цыганских Гарсия. Когда они приезжали ко мне со своими катушками, я понял: Gipsy Rocks курят.
На концертах появлялись первые неформальные девушки. Нет, конечно, были ещё жёны музыкантов и тусовщиков, та же Маша Крупнова, моя и джониковская жёны. Но были и отдельные персоналии, которых стоит отметить. Ходили такие две девушки, как в индийском фильме «Зита и Гита», вместе. Была жена Хирурга Юля, Аня Двинская, Афонина, которые забили на свою женскую программу и мерканто. Не было таких расчётов, как у девушки Ким Ир Сена, которая при первом же случае вышла замуж за музыканта Les Garçons Bouchers и свалила за бугор. Просто были девушки, которым было интересно, что в этом клубке творилось, и которым нравились отрывные богатыри неформального мира. И за этими девушками вереницей потянулись особи женского пола помельче. Аня Двинская приглашала к себе рокерскую тусовку, и ей искренне нравилось такое общение. Это, видимо, сказалась общая тенденция, когда девушки — дети состоятельных и образованных родителей — начитавшись рыцарских романов, видели в неформалах проявление рыцарского духа. Что было, кстати, небезосновательно. На фоне советского жлобства так оно и было. Та же Ира Грунгильда со своей подружкой Юлей Локомотив всегда чувствовала себя счастливой рядом с викингоподобными богатырями и наряжала их своими изделиями, как новогодние ёлки... Хирурга наряжала она с особым рвением: во всякие аксельбанты из телефонных шнуров и какие-то кольчуги, над чем по-доброму потешались многие рокеры. Три подруги было: Афоня, она же Грунгильда, Юля и жена Ганса. Причём самые первые девушки-металлистки стали появляться ещё во времена лесных столпотворений. Только люди, выбивающиеся из всех правил, были способны привести девушек на такие мероприятия, и такие были. Девушек на самом деле было много, но были такие, которые специально приезжали, чтобы стать металлистками или просто почерпнуть недостающую в те времена информацию.
Была такая маленькая девушка белокурая, которую сразу же окрестили Дорой — из-за Доры Пеш. Потом в 1990-х, когда Паук подписал московский канал, чтобы ретранслировать свой галлюциноз, она была там в роли ведущей и звучала как Дора. Была ещё такая девушка Нателла, дочь грузинско-финской семьи и фанатка Whitesnake, которая была очень коммуникативной и позже вышла замуж за Кирилла Ланже. Эти люди выделялись из волосатой тусовки своими лысыми головами. То есть первые, кто стал сбривать хаера, обгоняя своих зарубежных кумиров.
Рок-лабораторские концерты на Горбушке я помню смутно, потому что вся энергия уходила на толпёжное общение и выпивания, да и группы все эти по большому счёту не шли ни в какое сравнение с той музыкой, которую я привык потреблять. Комсомольские концерты были настолько одинаковыми, что каких-то отчётливых следов в памяти не оставили. Все эти уродские группы, конечно, мне близки по духу; тем более я со многими музыкантами дружил, но слушать их — это извините. Единственный, кто меня удивил, это был Макс Покровский, который, появившись в «Рок-лаборатории», сыпал отрывками Мандельштама и нёс прочую весёлую ахинею, и на фоне остальных неначитанных музыкантов смотрелся очень интеллектуально.
Кстати, у тех же финских групп вроде Sielun Veljet, КПД был гораздо больше; и я не удивляюсь, почему сборная пятимиллионной страны в хоккее обыгрывает сборную 150-миллионной России. По тем же причинам, что и в рок-музыке, и на линии Маннергейма в XX веке.
Крупнов был искренним и сгорел быстрее, чем Высоцкий, который как-то распределял своё горение. Пузо горел так же искренне. Искренность присутствовала в общении. С Женей Круглым мы понимали друг друга простым взглядом глаза в глаза. Без этой педерастической фигни «он посмотрел в глаза ему, а тот в ответ». Нет. Все было связано на каком-то труднообъяснимом уровне. Одно слово: неформальная коммуникация, которая не подчинялась никому и ярко горела на всю катушку. Люди, вливавшиеся в тусовку, не были зажаты. И сами концерты были не важны — важны были диалоги в подворотнях, из которых формировался неформальный фольклор, который позже взял на вооружение весь отечественный шоу-бизнес.
К 1986–1987 году активность молодёжных масс привлекла повышенный интерес международной прессы и местных комсомольцев. Немецкая журналистка Петра Галл выступила в роли московской Стингрей. Тогда уже, будучи не сильно молодой, Петра провела массовые фотосессии, сделала серию публикаций в иностранной прессе, которые действительно привлекли интерес к нашей московской рок-культуре. Впоследствии, в году 1988-м, она же помогла некоторым товарищам с выездом в Германию, в частности Жене Пирату и Саше Хирургу, в тот момент ещё не определившемуся, кто он — рокер, панк или металлист. А я всегда знал: главное в жизни — определиться. Я даже не знаю, испытывает ли он разочарование в чём-то сейчас.
Группа «Шах», 1987 год. Из архива Димы Саббата.
Тогда весь это клубок идеологически сдерживал и направлял в артистическое русло Гарик Асса. Если Пузо был генералом металлистов, Рус — рокерским генералом, то Гарик, будучи панковским генералом, координировал многие движения. Познакомил меня с ним, конечно же, Джоник, для которого при всей его крутости Гарри Иванович был неоспоримым авторитетом. Он же привёл Гарика на «Кузню», вместе с толпой панков, которые меркли на фоне Алана. Все эти палочки с набалдашниками возрождали в памяти кадры из «Механического апельсина». Моды модами, а тут на тебе — всё есть в Москве, и в немалом количестве. Группа TheWho со всеми мотороллерами и одеждами отдыхала. Алан поражал гитлеровскими усами, остальные — нарядами.
Тогда же началась централизованная война с люберами, где многие себя проявили. Первое крупное сражение было в «Резонансе», где всё началось с винтилова Хирурга, которого хотели забрать якобы для проверки с позывными какого-то криминального авторитета, но тусовка его отбила.
Надо сделать ремарку. Тогда милиция мало того что была не вооружена и старалась вести себя культурненько — был такой феномен, как общественное мнение, которое при всей своей бюрократизации играло немалую роль. Поэтому милиция старалась решить свои проблемы и задачи руками и ногами ДНД, «Берёзы» и люберов, которые действовали беспредельно цинично вне каких-либо правовых полей.
Да. Так и тогда — были вызваны автобусы этих люберов, и случилась та самая история, которую Гарик наверняка осветил. У меня было впечатление, что это постановочная сцена. Всё же было настолько символично: «Резонанс», «Проспект Мира» — и глобальное побоище. Причём время было позднее, и на этой станции скопились иностранцы, которые хотели провести там фотосессию. Этот маленький фактик такой продуманной операции наводит меня до сих пор на мысли о том, что и это было продумано. Неформалов вели сквозь коридор в метро, где их уже ждали фотокамеры Canon и люберы. Но фотосъёмка была иной. Я, как человек интеллигентный, никого не бил; и, что удивительно, сойдя с эскалатора первым, вплотную подошёл к этим шапочникам, но на меня как-то не позарились. Видимо, пресловутые очки сыграли свою судьбоносную роль. В армии было то же самое, когда все среднеазиаты считали меня чуть ли не Ибн Синной. Так и тогда, а мочилово было серьёзным, и иностранцы, выстроившись по стенкам, офигевали и имели сходные с моими мысли: а вдруг это шоу?
Люберов было в городе немерено. Практически на всех станциях, где были стекляшки, сидели эти люди и пасли прохожих. Со стороны казалось, что группа поддержки смотрит за игрой в пинг-понг.
Рядом жила тусовка Репы и Амоса, которые как-то существовали в центре гопоты. А я давил либо взглядом, либо базаром, при этом умудрялся участвовать во всех потасовках. Просто испепелял через линзы очков своим независимым взглядом... Всё же это были недалёкие люди, и стереотип очков на них давил подспудно. У них же ни минусов, ни плюсов не было. Просто лобная кость до самого затылка и стопроцентное зрение, не испорченное вечерним чтением...
Но всё же можно сказать, что 80% металлистов были не боевыми. Это, видимо, наследие лесных грабежей, когда эта тусовка Паука шла по лесу и боялась каждого куста. У нас всё-таки было по-другому, возможно, из-за того, что никто не хотел терять свои подростковые героические понты. К тому же в 1987 году все с друг другом перезнакомились на концертах в Измайлове. Персоналии на нашей металлической тусовке были яркими и разнородными. Тот же Ким Ир Сен, напоминающий больше восточного купца, который по малоизвестным причинам сел на мотоцикл. Или Влад Щербатый, сын непростых родителей и ломовой картёжник, поразивший меня математическим складом ума. Я был азартен, как Парамоша из «Бега», и проигрывал ему вещи и деньги. Я думаю, что у него, как и у многих, была проблема с самоопределением, и он тоже видоизменялся на глазах. То превалировала тяга к роскошной жизни, то он выстригал себе ирокез, то садился на мотоцикл. Саша Хирург, собиравший и звавший непонятно куда себе подобных. Гриша Фары-Гары, детдомомский паренёк, одевавшийся в суперстаринные плащи и рейнджерские шляпы XIXвека. Когда в него влюбилась американская девушка и пригласила его в Америку, такой человек не мог не иметь проблем с визой. Природа над Гришей долго не старалась, и у него не было волоокого взора и журнальной внешности. Но, попав на собеседование, артистизм, приобретённый за годы тусовок, сыграл свою роль. На вопрос, с какой целью он собрался посетить Америку, Гриша втёр, что он фанат Элвиса Пресли, а как раз сейчас у него юбилей, который отмечается в Мемфисе. Да вы что, не знаете? Я, мол, русский и то знаю... Короче, зачморил сотрудников посольства за то, что они не дают ему положить цветы на могилу Элвиса, и его пропустили. Чего он там только не делал, я уж и не припомню, но в итоге вернулся и сгорел за компанию с отрывавшимися товарищами.
При этом, вспоминая Круглого, который любил приезжать в гости, когда мы жили в Печатниках… И вот Круглый, пробиваясь на улицах сквозь люберецкие кордоны… А тогда уличная война шла на всех улицах, и под люберов косила уже ждань и текстили, где мужественно отбивалась команда металлистов Амоса. Женя бродил, круша люберов, и заходил без определённого повода ко многим знакомым, часто не выбирая время, когда он это делает. Любой выход сопровождался фантастическими историями, которые потом обрастали легендами на тусовках. Если бы Круглый пошёл по официальной стезе, то сейчас вполне мог быть заместителем Кудрина, но он так искренне ненавидел бюрократов, жлобов и комсомольцев, что путь в официоз ему был заказан, и он это понимал. Выбор при этом всегда есть, но не каждый искренний человек способен наступить на горло своей песне и вписаться в систему. Если такое происходило и этот человек был способен привносить новации в любую область официоза, то такие люди давали фору всем.
Паша Златозуб. Если люди косили от армии, то Паше это не требовалось. Всё было и на лице, и налицо. Как он считал деньги и его предприимчивость — это что-то. Есть такая форма аутизма: вроде бы шизофреник, но математические способности исключительные. И меня самого поражало то, что, будучи уже взрослым мужчиной, я покупаю пластинки у шизофреника, зная все его недостатки. И вот этот предприимчивый мудак купил два видеомагнитофона. Это был верх капитализма.
Тут надо сделать пометку. Видеомагнитофоны мало того что стояли на учётах в милиции, они стоили достаточно внушительные суммы, даже по предпринимательским меркам того периода. Суммы разнились. 4000 рублей, или сумма, сравнимая с госценой на автомобиль «Жигули». Да, а когда Паша собрался покупать третий, он умудрился продать один из пары людям, которые тоже вошли в историю города. Эти люди были замечательны тем, что прогремели на всю страну, попали в газеты из-за того, что ограбили очень крупный магазин на Кутузовском проспекте. Название уже подзабылось, но не суть. Это было очень крупное дело; всё одно, что ГУМ ограбить, а купить-то на шальные деньги в Стране Советов нечего. Ну, они у Паши и прикупили видеомагнитофон. Пять тыщ-то — тьфу! На, Павлик, не горюй!.. Паша с теми магнитофонами устроил первый московский видеосалон.
Где он брал 20-минутные кусочки с концертами зарубежных групп, загадка. Но как он это всё обставил! Люди сидели во дворе, пока вся шобла человек в 30, затаив дыхание, созерцала своих кумиров. Тогда уже начинались такие подпольные дела, но показывали только «Рэмбо» и «Греческую смоковницу». А уж порнуха реально ставила в ступор советских инженеров, провоцируя непроизвольную эрекцию... Паша собирал после сеансов мятые трёшки и пятёерки. Но, конечно же, долго это всё не продолжалось, и к нему постучались. Паша, хоть дурак дураком, но подстраховался так, как не каждый умный человек догадается. Когда у него изымали деньги, шёл стандартный вопрос про то, что надо бы прояснить, на какие доходы была закуплена техника, Паша тут же предъявил акт о продаже дома бабушки.
Потом он пропал на какое-то время, и был случайно обнаружен одним знакомым металлистом, работавшим на заводе Хруничева. Паша вытирал столы в какой-то столовой, пару раз пролетев над гнездом кукушки. Неизвестно, чем его там закалывали, но после этого он какое-то время замывал грехи молодости в столовой. Видели его работающим и контролером в троллейбусе на заре перестройки. Потом были слухи о каком-то там кооперативе, но я почему-то уверен, что такие люди не пропадают. Я его встречаю иногда.
А почему Златозуб?
У него два клыка были с золотыми фиксами, при этом у него была такая непреодолимая тяга забуриться в тусу и пофоткаться со звёздами эстрады, что даже не знаю, как бы отреагировали эти люди, узнав, с каким фоном им придётся в этой истории фигурировать. Форрест Гамп советского разлива жил в Стране Советов задолго до написания сценария к фильму...
Замечательной фигурой, которую тоже можно отметить, был и есть Женя Батлер. Я не удивлюсь, если ему сейчас за 50. Он всегда был фанатом Black Sabbath и даже в древние времена ходил с хаером, баками и усами. Сейчас он что-то делает на НТВ+ и путешествует по местам боевой славы своих кумиров. Объездил Индию по битловским маршрутам. Это феноменальный специалист, и если бы у него возникло желание поучаствовать во всех этих конкурсах на эрудицию в области рок-музыки, он стал бы чемпионом. Причём вопросы могут быть любой сложности, поскольку знания энциклопедические и коллекция винила немалая. Такой же специалист, как питерский Коля Васин. Когда однажды мне нужно было сделать обложку Creedence, а я чего-то подзабыл, то просто позвонил Жене и что-то ему приблизительное на слух напел. Женя покряхтел, но назавтра перезвонил и всё сказал. Разбуди ночью и спроси, как называется песня Black Sabbath в таком-то году, — ответит без запинки. Настоящий эксперт.
Замечательным был ещё юноша с позывными Принцип. Этот Серёжа учился в институте, изучая бейсики по перфокартам, и преуспел в науках так, что венгерская фирма выписала его к себе ещё в начале перестройки. По тем временам это было круто. Только Чернобыль отгремел, а тут проехаться в Венгрию на работу за форинты… И вот кто бы от него потом ездил за всяческим мерчендайзом — такой человек из алтуфьевской тусовки со смешными позывными Тля, потому что лип ко всем девушкам, которые носили панковские прикиды. И это тогда, когда я, встретив несколько человек с серёжками в ушах, думал, что попал в какую-то секту!.. Серёжа, отработав множество лет в Венгрии, возвращается в виде главы сети магазинов «Белый ветер» и магазинов Harley Davidson. Я встретил его на каком-то концерте недавно. Стоит: смешной, с пузом, на руках болты с черепами, как у Хирурга, только из жёлтого металла. Вот такими в моём понимании и должны быть современные металлисты. Насколько я понял, все эти престарелые музыканты приютились у него на даче, и всякие Елины Саши с Марго Пушкиной тоже. Молодец — главное, чтобы нравилось.
Хулиганы-меломаны, 1986 год.
Маргариту не могу назвать сильно симпатичной девушкой. Проникшись какими-то там идеями, писала Векштейну, продюсеру многих металлических групп, тексты для песен, потом стала писать всяческое в газеты. Ещё был такой апологет хеви-метала Саша Боронин, которого я помню ещё ребенком. Сейчас он журналист с энциклопедическими знаниями по хеви-металу — такими, как у Артемия Троицкого по всем направлениям музыки. Всё это была системная хипповская тусовка, которая в своё время помогла своими организационными связями, но не более.
Тусовка была разнородная, но мы как-то всё равно держались небольшой группой. Человек 15, которые были постоянными посетителями горбушкинских субботников. Вот этим-то плотным коллективом и совершались выезды в поддержку музыкальных коллективов. А она была необходима в стране, где подавляющее число населения только-только оторвалось от станков. Этой же группой мы перемещалась по другим городам, продолжая эпатировать население. Когда мы шли, то перформансы в метро и на улицах были не хуже Гариковских и прочих представителей андеграундовой арт-среды. Когда мы устраивали псевдоразборки между собой в среде советского анабиоза, то выглядело это настолько убедительно, что люди думали, что они попали в иной мир, и вектор сознания менялся.
Часто совершались вояжи в Сочи. Это было очень легко. Продав какие-то дурацкие джинсы, денег хватало на дорогу и три дня проживания. 31 рубль на билеты туда, столько же обратно; исходя из того, что номер в гостинице «Чайка» стоил 5 рублей, то как раз хватало на трехдневный оттяг. Срывалось стадо самцов в косых кожах и майках с адскими рисунками. Занимались самые видные столики в центральных ресторанах, где всё время справлялись грузинские свадьбы и кутили каталы. Вадик Сакс с Бесом, которого убили в начале 1990-х, покупали огромные букеты и несли к соседнему столу. Вадик протягивает букет и жмёт руку жениху, а Бес в это время целует невесту. Потом меняются. Грузины скрежещат зубами, но молчат. Чем это всё кончалось, объяснять не надо. В общем, ставили Сочи на «попа».
Там всё время хачапури в подпитии распоясывались и гуляли на всю катушку тоже. С ними постоянно случались какие-то столкновения, порой даже очень забавные. При этом 15 наглых отвязанных самцов с хорошо подвешенными языками всегда выходили победителями. Но грузины боялись открытых столкновений, и как-то раз какой-то хачапури, набравшись наглости, навис на москвичей: мы, будучи отловленными где-то в тихом месте, были построены под дулом пистолета, где один маленький хачапури, размахивая пистолетом, тщетно пытался отбить яйца Саше Морозу. Плюшкин, улучив момент, ломанулся через заросли бамбука, прибежал с ментами, которые тоже ходили с оружием, и, воспользовавшись возникшим замешательством, Бес выбил пистолет. Как только равновесие в вооружении было восстановлено, на глазах у сочинских милиционеров все присутствующие противники были вбиты в приморский асфальт. Причём все уже были подготовлены в уличных боях, в отличие от местного населения, которое не могло оказать какого-либо сопротивления южным гастролёрам. Было это полусовковое время 1988–1989 года, и выезды в другие города совершались довольно часто.
К стыду своему могу сказать, что впервые я попал в Питер в 1988 году, во время концерта Scorpions. В Москве они не выступали, и все ломанулись туда. Там же я увидел туалеты без перегородок и надписи на магазинах «Водка», «Котлетная» и прочие указатели, которых в Москве не встретишь никогда. Никогда в Москве не было надписей «Водка», только изредка «Вино-соки», а как положняк вино-водочные отделы в продуктовых магазинах. В Москве не было ни одного магазина, который бы назывался «Очки», и, когда я увидел такую надпись в центре города, мне стало плохо: я понял, что этот город с непонятной мне эстетикой.
Мне отводилась роль массовика-затейника; я даже не помню почему, но как-то инспирировал ситуацию, когда несколько дней мы разговаривали только стихами. Короткими стишатами, которые подправляли настроение и оттачивали язык. Были такие пародийные кричалки типа фанатских: «И кричал он: всех убью — заведите „Мотли Крю“».
Неформальный мирок всегда был центром образования урбанистического фольклора, так как нигде в другом месте не было скопления такого разнородного состава безбашенного населения со своими шутками и перлами. Например, приходит на «Горбу» чувак с шифрограммой. Ну, надо было ему что-то купить, а он забыл. Копается по карманам, достает шифрограмму, а на ней мелким корявым почерком написано «Депе Шмод». Ну куда тут деваться! Или позже приходит какой-то южный покупатель с двухметровой блондинкой и спрашивает: «Андерсон есть?» Конечно же, имелся в виду Джон Андерсон, но продавец-то — деревенский шахтер, работая как вратарь в канадской сборной, и абсолютно искренне отвечает: «Сказки напротив». Представь себе диалог между эстетствующим бандосом и деревенским металлистом-продавцом. Вот так и ковался городской фольклор, на дрожжах которого вырастала Москва 1990-х. Это вам не КВН с Петросянами, это жизнь.
В начале 1990-х начались покупки мотоциклов, потому что, во-первых, появилась масса чухано-металлистов, а во-вторых, стали они как-то бесконтрольно продаваться. На «бананах» ездить было как-то несолидно, поэтому покупались «Уралы», на которых без колясок ездить было стрёмно. Одним из первых купил себе мотоцикл Гриша, но ездить на нём приходилось чаще Пузу с Лебедем. На Горбунова стал приезжать Хенс с Андреем Мелким. Но это всё как-то пролетало мимо меня. Потом сел на мотоцикл Ким Ир Сен, и все это забавно выглядело на фоне «безлошадной» тусы. Позже это мотообразование попало в иностранную прессу под названием «Хелл догз».
Раньше всех тут были Рус и Эдуард, который после армии всё не мог определиться, быть ему яппи или рокером. Я тогда как-то со скепсисом стал относиться к людям, которых собрал вокруг себя Саша Хирург. Просто удивлён и разочарован, как может яркая личность со всеми минусами и плюсами так не разбираться в людях. И, когда они сели на мотоциклы, я сел на мотороллер — и наша мотороллерская тусовка стала называться «Утренние кролики». Это звучало и приятней, и смешней; мы катались по клубам и в Парке культуры. Саша Лебедь тоже приезжал. Мы тогда сделали свой пешеходный выбор, и когда он нас спрашивал, а что это мы отстаём, ответ был такой: «На мото больше не ездун, не ездюк и не ездец».
Тогда я больше удивлялся, чем испытывал дискомфорт. Это было в случае, как с Бродским, когда к нему пришли какие-то прихлебатели. Ему сказали: «А вы знаете, Евтушенко написал стихи против колхозов? Представляете, какой смелый?» «Евтушенко? Против? Тогда я — за». Так и у нас.
«Горбушка» того периода стала превращаться в рынок: появились автомобили, продавалось всё подряд. Свобода предпринимательства была нереальная. Тогда же произошёл достаточно любопытный казус. По ТВЦ была программа «Москва и москвичи», что ли, вёл её Борис Ноткин. Кучу внутри уже отменили, и все переместились вокруг. Место было культовое, и телевидение частенько наезжало. И однажды я попал в кадр, когда ходил с ремнём-трёхрядкой. А потом Ноткин получает вопрос от телезрительницы Фроловой о том, куда девалась колбаса, и показывают меня! Ноткин, под кадры, где видно только мой бюст и явно что-то державшие руки, отвечает: «Её скупили спекулянты». Вот тогда-то я и понял всю магическую силу телевидения, когда клёпаный ремень мог в одночасье превратиться в батон колбасы, а неформал — в продуктового барыгу.
Про колбасу ещё один смешной анекдот существовал, уже позабывшийся. Кто-то в начале 1990-х запустил слух о том, что в Москве кончилась колбаса, а на подмосковном перроне обнаружен состав с тухлой колбасой, умыкнутой теми же спекулянтами. И потом под этот слух подкладывали версию, что революция произошла из-за отсутствия колбасы. Мол, когда кончились сигареты и алкоголь, москвичи терпели, а когда им показали вагоны тухлой колбасы — взбунтовались...
Да, миф о «Москве колбасной — столице красной» был мощным в сознании советских граждан. Люди стали подзабывать, что такое плюшевый десант. За одеждой ли, за колбасой, все ехали в Москву, которая была открытым городом. Началось всё это в 1970-е годы, когда одежда не шилась на местных производствах, а её изготавливали местные цеховики. Это были однотипные кацавейки из панбархата или ещё из чего, к которым пришпандоривались каракулевые воротнички, и выглядело это как жилетка у товароведа. Чёрный плюш, и у всех он был одинаковый. Тётки 28–40 лет, замотанные в платочки и в этих вот кацавейках, вываливали на перроны поездов типа Тула — Москва в такой униформе. Это и был плюшевый десант.
Парадокс заключается в том, что сейчас многие люди, живя в нынешних реалиях, начинают вспоминать, как им вкусно елось икры при Брежневе. Сместились акценты, и люди забыли, что принудительное отрабатывание после учёбы — это уже тюрьма. Когда ты едешь на работу, боясь опоздать, а после работы выстаиваешь в очередях, чтобы тебе через окошко в универсаме выкинули кусок пищи. Стояние в очередях и норма корма стали, видимо, подзабываться. Хотя до сих пор экс-советские жители о благополучии судят по холодильнику и его содержимому. Хорошо живём: едим чего хотим... Если люди не понимают, что это унизительно, то они не достойны иной участи.
Советская готика в Коломенском. Из архива Ганса Аэропортовского. Москва, 1987 год
Новые времена дали свободу, но понимание этих свобод у граждан разнилось. Кому-то времена дали свободу предпринимательства, а кому-то — свободу беспредела. Одни стали продавать, другие покупать, третьи кидать и контролировать. Неформалы же были одновременно вне этих рамок и на передовой линии событий. Тогда в 1987 году во времена жутчайшего дефицита люди покупали станки для выдавливания пробок и делали какие-то безумные клипсы жутчайших цветов, которые народ сметал. Не было ни-че-го. Что бы ты ни произвёл, даже африканские маски, всё было нужно. За пят0 лет можно было обеспечить семью до пенсии.
Я же тогда вырвался из однокомнатной квартиры, и денег было достаточно не только на открытие «Окуляр рекордз», но и на продюсирование молодёжных групп. Тогда ко мне обратился Антонио Гарсия, экс-«Шах», когда Мишок пошёл по дискотекам. Сейчас он пишет музыку для фильмов, а тогда весь так называемый шоу-бизнес трясла какая-то лихорадка. Музыканты не переходили, а перебегали из одного коллектива в другой или бросались в новые для себя области. Поэтому большинство наших отечественных музыкантов ненавидят этот период 1989–1993 годов или откровенно рассказывают байки. Это коснулось не только рок-культуры, многие режиссёры стали берёза лапу. Тогда же начался этот нелепый период нелепейших фильмов, а более близкие к советским кланам люди стали создавать свои студии. Была такая группа «ДСМ», которую я подобрал дома у Димы Саббата, но её переманил Юра Орлов — и в итоге группа распалась; Сорин, который с ними писался, выпал из окна. Многие наши псевдозвёзды стали превращаться в дешёвых лабухов, запутались и впали в депрессию.
Но я как-то не заострял на этих моментах внимание. Была общая иллюзия, что это только начало, и ситуация будет развиваться в положительном ключе по нарастающей. Позже всё пришло к тому, что мы имеем сейчас; ещё в середине 1990-х прозорливый Плюшкин сказал, что все новопоявляющиеся улыбающиеся люди с питерскими и иными комплексами вскорости будут всех гнуть и давить. Особенно если эти люди невысокого роста. Массы всегда обольщаются руководством, невзирая на их демонические поступки и прозрачные мотивации.
Я занимался чем хотел и столбил территорию для того, чтобы уйти опять на дно. Многие товарищи отнеслись к этому моменту закрепления ситуации наплевательски и продолжали пребывать в эйфории. Тем более пиковой ситуацией был концерт 1989 года, когда в Москву приехал весь цвет хеви-метала и в столице собрались сотни тысяч поклонников со всей России. Смешно: концерт оформлял художник, более известный в художественной среде как Игорь Контрабас, но в нашей среде его звали не иначе как Жопа из-за его габаритов... Эмоции зашкаливали. Все незнакомые металлисты были объединены общим драйвом; даже после, когда был концерт в Тушине, такого состояния свободы и чувства победы над жлобами уже не было. Для любого металлиста любого возраста круче этого события в жизни не было. Это был пик мировой популярности хеви-метала.
Сам концерт проходил в диком угаре. Потому что никакое количество алкоголя не могло погасить волну адреналина. Конечно же, все были упитыми. Но когда это делается в позитивном ключе, никаких побоищ ожидать не стоило. Единственное — непродуманная организационная ситуация была с туалетами, когда выходящий с концерта рисковал не быть впущенным обратно, и все справляли нужду как получалось. Даже Пузо офигел, когда, выйдя из толпы перед сценой, обнаружил, что кто-то ему на штанину отлил. Потом же, когда милиционеры пытались удалить Саббата с концерта, это оказалось невозможным по техническим причинам. Дима просто лёг на покрытие и шесть (!) ментов его так и не смогли поднять... Такого единения не было даже на баррикадах 1991 года, когда возле Белого дома были концерты и было сказано: всё, коммунистическому строю конец! Свобода! Это были тоже незабываемые события, но эти иллюзии, что подтвердилось через несколько лет, были гораздо слабее.
К тому времени граждане нашей страны были подсажены на глюк, что они якобы чего-то могут потерять после каких-либо кризисов. Они как были управляемы ранее, так и потом вернулись в свои стойла к началу XXI века. Строй сменился, а ситуация нет. Как только иссякли практически халявные потоки денежных масс, все стали опасаться какой-то мифической нищеты, которая была поголовной и никого не пугала ещё несколько лет назад. И вот когда Ельцин вышел на трибуну и сказал: «Делайте что хотите!», многие тормознули. Просто думали, где тут подвох. Так и сидели, ждали, пока время не ушло. Я прекрасно помню это время, когда все ханыги страны, у которых дома ничего, кроме часов с кукушками нет, выстроились вдоль дорог у метро, делать бизнес на этих кукушках. Началась дикая вакханалия, когда в бывших палатках «Союзпечать» торговали сникерсами и польскими «Амаретто», вперемешку с книгами и прочим барахлом из дома. При этом многие бывшие советские люди до сих пор себя убеждают, что чувство зависти им не знакомо, что они не завидуют апокалиптическому богатству отечественных олигархов, а на самом деле это чувство им знакомо более чем. И особенно оно проявляется, когда кто-нибудь из соседей достигает каких-то материальных высот. В творческих кругах придумали мягкие эпитеты типа «творческая конкуренция», есть ещё более завуалированные формы обозначения простому термину — «душит жаба». И всё это доказывает одно. Человечество мучили, мучат и, видимо, будут мучить одни и те же проблемы. Никто не сможет уберечь себя от глупости, жадности и зависти. Важно, сколько человек прикладывают усилий, чтобы не поддаться им и сохранить независимость для себя и своей семьи.
В Тушине 1993 года к общему веселью каким-то образом примешивалась нечеловеческая злоба. Концерт был открытым, и на поле набилась куча людей, которым, в общем-то, музыка была уже побоку. И привело их туда всё то же чувство ущербности и стадности. Поэтому на концерте летали бутылки, вскрывающие черепа, милиционеры, которым только-только выдали дубинки, остервенело мочили подростков без разбора пола. Зачем-то были нагнаны солдаты, но основная проблема-то была в бесплатности входа. Смешались эйфория и глухая классовая ненависть, что дало свои негативные результаты и общий спад.
По сути, это отражало действительность и в неформальном мире. За всё нужно было расплачиваться. А после 1991 года вход в неформальную культуру стал бесплатным, и подтянулись обыкновенные люди, отягощенные социальными комплексами. Конечно же, не без исключений, но в массе это были абсолютно деклассированные элементы, усилий которых хватило лишь на подражание подражателям. Металлисты этих 1990-х были настолько непрезентабельны, что многие тусовщики, увидев таковых, стали снимать с себя кожи, чтобы не стать на них похожими. Причём кожу стало носить не неприятно, а именно стыдно и позорно.
Когда в 1980-е я стоял в куртке с тремя значками, то понимал, что я такой один, и когда видел других людей в коже, это было взаимоотвисание челюстей. Это как лампочка Эдисона — Яблочкова. Идея, которая приходила в головы одновременно, но не каждый мог себе это позволить. Всё зарождалось стихийно, и всегда были люди, предшествующие даже этим событиям.
Возвращаясь к корням хеви-метала, я очень люблю задавать вопрос: когда впервые люди увидели сложенные пальцы в металлистическом приветствии? Никакие не иностранцы, а наш советский режиссёр Роу впервые в истории человечества отобразил сей феномен в фильме «Марья-искусница». Там был, помимо бесподобного Милляра и пиратов, главный отрицательный персонаж под позывными Водокрут Тринадцатый. Настоящий металлюга с зизитоповской бородой и длиннющим хаером в клепаном сюртучке. Так вот, именно он, подходя к волшебному зеркалу, складывал ручками козы и говорил: «Кривда бабушка, прямое окриви, кривое опрями…» Вот это и был самый настоящий русский народный хеви-метал. Это был 1959 год. Не какой-нибудь «Аце/Деце». Они уже предвидели всю эту пиратскую тему и культивировали персонажей в этом стиле. Тот же Бармалей. Поэтому у нас были такие же простые подходы, как в русских сказках. Это потом всё усложнилось; появились новые стили, фьюжн.
Да, ещё отличительной особенностью того поколения неформалов была полная неуправляемость, основанная на полном недоверии власти. Многим это пошло на пользу, и они стали по-настоящему независимыми, а многие из-за этого сгорели. Сгоревшим понравился этот якобы выбор: куда хочешь записывайся, хочешь — в новые русские, хочешь — в бандиты. И как бы друзья ни старались кого-либо остановить на этом опасном пути, всё было бесполезно. Неформалы же мечтали быть одновременно в тусе и при бандитах, а другие — в тусе и при коммерсантах. Такое же раздвоение, что и в обществе в целом. Вседозволенность и подобострастное окружение делали своё дело, и люди сгорали. Женя Круглый горел, Ганс, Пузо, Лебедь, Гриша. Всех этих людей уже с нами нет. Был ещё Андрей Мелкий, который всё время за Саббатом ходил. Я даже не знаю, что с ним стало.
Было ещё одно обстоятельство. Многие строили иллюзии по поводу Запада, и как только открылась возможность свалить из страны, многие тут же уехали. Большинство из этих людей уже вернулись, многие до сих пор возвращаются. Кто-то таким же, как и в детстве, кто-то в наручниках.
Я всегда считал, что с возрастом люди становятся только хуже, только у всех это происходит с разной скоростью. Кстати, мой возраст был причиной того, что меня окружающие всегда упрекали, что я какой-то несерьёзный и всё время занимаюсь какой-то детской фигнёй. Матушка мне всегда говорила: вот женишься, тогда всё. Потом: вот в армию пойдёшь — и всё. А получается так, что я до сих пор хожу, покупаю эти пластиночки, и мне это нравится… С высоты своих прожитых лет я могу отметить одно. Для меня самым важным было отклонить вектор. Изменить человека нельзя, тем более в возрасте. Но изменить сознание, хотя бы в разговоре, хотя бы на пару градусов — можно. Так в фильме «Пятнадцатилетний капитан» некто Негоро подкладывал топорик под руль корабля. Правда, получалось не на пару градусов, а мать моя, на все 90. Но есть люди, которые могут делать это с людьми в определённом возрасте, где-то от 16 до 25. И если такой Негоро находится, то он отклоняет вектор сознания чуть ли не на все 180 градусов. Если говорить о смысле таких отклонений, то они необходимы всем, иначе жизнь превращается в монотонную бессмысленную штуку.
Женя Круглый и немка на одном из рок-концертов 1988 года. Из архива Ганса Аэропортовского.
С большим удовольствием под музыку знакомился с текстом и разглядывал фотки. Понравилась фота с приятелями, пугающими бабку. Сами такие были 
Злобные нигилисты 
